В одежде человека. Сфинкс или робот

С того самого момента боль поселилась в моем сердце навсегда и не отпускала ни на минуту, и только много позже я узнал имя этой болезни: тоска по дому. Но это слишком мягкое название, так как словами невозможно выразить все то отчаяние, что временами овладевало мною.

Людской поток подхватил меня, и вместе с ним я поднялся по освещенной лестнице в просторный зал. Там толпа делилась на маленькие ручейки и уходила сквозь узкие двери куда-то в глубь здания. В дверях стоял человек, одетый в красный с золотом костюм. Красивая женщина с ниткой застывших капель на шее протянула ему какую-то бумажку. Мужчина порвал ее на две части, оставил себе одну половину, а вторую протянул женщине. Я заметил похожие бумажки в руках у всех, кто подходил к дверям. Только у меня не было ничего.

Меня толкали вперед, и вдруг случайно мое крыло оказалось внутри какого-то гнезда, словно бы нарочно пришитого к моей одежде. Это был карман брюк. На дне гнезда что-то зашуршало. Я вынул крыло из кармана и, к своему удивлению, увидел среди перьев белую бумажку. С трепетом я протянул ее мужчине в дверях, который привычным жестом порвал ее на две части.

Я сохранил на память эту важную бумажку. Это был обычный проездной билет на автобус, и только благодаря невнимательности или невероятной благосклонности билетера я в первый же день своей человеческой жизни попал в оперу.

Я оказался в красивом высоком зале. На стенах висели длинные балконы, а весь пол был заставлен замечательными удобными стульями с красной обивкой. На стульях сидели чудесно пахнущие дамы с обнаженными руками и плечами и господа в изящных черно-белых костюмах. Только тогда я заметил, что мой наряд несколько отличается от тех, что были вокруг, и что на меня смотрят с удивлением и даже с некоторым осуждением. Не знаю, было ли это связано только с одеждой или же со всем моим внешним видом. Вокруг стоял приглушенный шум. Дрожа от страха и волнения, я осторожно присел на ближайший стул.

Стулья стояли таким образом, что все сидящие смотрели на большой тяжелый занавес впереди. Мне хотелось встать и посмотреть, что же скрывается за этим занавесом, но тут свет стал гаснуть и откуда-то послышались удивительные звуки. Таких я никогда раньше не слышал. Ни море, ни ветер, ни птица, ни человек — ничто из того, что я знал до этого, не могло издавать таких звуков.

Я забыл обо всем, что меня окружало и тревожило. Казалось, у меня выросли новые крылья, шире и легче прежних. Боль в груди утихла, и я прикрыл веки. Перед глазами вставали невероятные цветные картины. Во всем были виноваты звуки, которые лились, ширились, поднимались вверх и вновь опускались на землю. Они стонали, смеялись и звенели.

Впервые в жизни я повстречался с музыкой.

Это был великий день для меня. Я смотрел на сцену и верил, что все это правда: козни Царицы ночи и доброта Сарастро, предательство Моностатоса и те испытания, которые выпали на долю Тамино и Папагено… Больше всего я сочувствовал Папагено, потому что он, как и я, был одет в перья и был отважным и веселым, хотя и не таким умным и красивым, как Тамино.

О, прекрасные звуки! Кто бы мог поверить, что их можно услышать наяву. Они рождались в глубине тромбонов и труб, на кончиках смычков струнных инструментов, в чашечках колокольчиков Папагено, они создавались голосом. Всё эго было для меня доказательством величия, благородства и красоты человека.

Я клял свою судьбу, которая дала мне при рождении птичье тело. Я получил от нее огромный неуклюжий клюв вместо маленького аккуратного носа и волшебного голоса, которым можно было петь и вести остроумные беседы. У меня были короткие и толстые лапы с широкой перепонкой между пальцами, а не длинные и стройные ноги, как у Тамино. У меня были громадные крылья, а не руки, способные творить такие чудеса, о каких птицы не могут даже мечтать.

Но музыка придала мне уверенности в себе. Я понял, что в моих силах изменить судьбу и взять свою жизнь в свои крылья. Я не родился человеком, но могу стать им.

Когда Папагено запел:

О, если б я был мышью,
Я спрятаться бы мог, —

мой внутренний голос вторил:

О, будь я человеком,
Создал бы новый мир!

Но потом я позабыл о себе, о том, где родился и кем хотел стать. Я весь превратился в слух, и все тело мое наполнилось радостью и надеждой. Я стал частью хора, который пел:

Какие чудесные звуки,
Какие прекрасные песни!
Никогда и нигде я не слышал доселе
Ничего милей и прелестней!

Однако всему приходит конец. Опера закончилась, и я снова оказался на улице. Моя уверенность улетучилась вместе со звуками музыки, мне снова стало тоскливо и одиноко. Боль вернулась в мое сердце, и казалось, что за то непродолжительное время, пока я был в опере, она стала еще более острой. Но с ней пришла и еще одна проблема: голод. Надо было срочно найти какую-нибудь еду.