В одно дыхание (сборник)

Огоньки сигарет приблизились к циферблатам: те, чья служба затрагивалась проверкой, мрачно представляли себе все возможные тягостные и даже позорные следствия, которые не замедлят проявиться, другие же, вне причастности и ответственности, втайне наслаждались отчасти комической стороной назревающих событий.

И в ноль тридцать сонный лейтенантик, не ожидая худого, снял телефонную трубку – и слух его разрубил загробный голос, устрашающе скомандовавший полку боевую тревогу.

Очки спрыгнули с лейтенантикова носа и хрустнули в помутившемся пространстве. На короткое время он очумел и впал в легкую панику. Психология военного такова, что в любой момент он может – приучен, привычен – ожидать войны, и если тревога неожиданна, то внутри холодеет, мышцы напрягаются, доведенные до автоматизма команды выскакивают из перехваченного горла не в том порядке, – короче, застоявшийся от долгого покоя и рутины человек впадает в мандраж.

Мандраж, понятно, не лучшее состояние, в котором офицер может поднимать по тревоге полк. Кроме того, он имеет свойство передаваться окружающим.

Прежде всего лейтенант довольно сильно пихнул обеими руками храпящего дежурного и сорванно, заикаясь, проорал:

– Товарищ капитан! Боевая тревога!!!

Сон слетел с капитана и перепутался с явью. Суетясь руками, он натягивал сапоги, совал под погон портупею и орал в ответ:

– Спокойно! Чего орешь! Вызывай по списку, чего стал столбом!!

Расчухай вот так, вдруг, спросонок, учебная это все-таки тревога, как обычно, или – на самом деле боевая, и тогда… Нехитрая дезинформация сработала, утечка сведений из штаба и военкомата капнула предусмотрительно, – психологический расчет нового командующего был абсолютно точен: он получал товар лицом. Лицо было не ах.

– М-да; необстрелянный солдат – не солдат. И службу понял, а вот если что…

Капитан перехватил трубку и заполошным отрывистым голосом выкрикивал в нее, как под артобстрелом. Нервозность запульсировала по жилам полкового хозяйства: пошел блин комом. Вырубилось дежурное освещение. Под черным колпаком тьмы р-рухнуло с коек, зашевелилось, зашуршало, зашумело, зацокало подковками сапог, защелкало примыкаемыми магазинами, заматерилось, застучало, забегало, залязгало, загрохотало дверьми, завопило командами. Сложная и продуманная до деталей военная машина приводилась в действие. И в каждой детали что-то сбоило, что-то не стыковалось, неполадки цеплялись одна за другую, и вместо предполагаемого стройного движения через несколько минут прочно образовался невообразимый хаос. Кто-то наделся глазом на компенсатор автомата впереди идущего, и его вели в санчасть, кто-то приложился головой о лестницу, и по нему ссыпался торопливый взвод, кого-то не могли досчитаться, докричаться, найти; рысили посыльные, кое-кого расталкивали дома с трудом, и такие, дыша выпитым, лишь усугубляли напряженный разброд; погнали грузовик по излюбленным местам офицерской рыбалки. Лейтенанты криком слали сержантов собирать недостающих солдат за пределами части. Сержанты из стариков отругивались с достоинством, возражая, что ночью по кустам до света лазать придется, и перепоручали это молодым. Молодые выбегали за забор и топтались растерянно поблизости, отдыхая. Наличествующий личный состав топтался на плацу и бил злых лесных комаров, проклиная устроителя этой гадской затеи.

– Пирл-Харбор, – сказал командующий. – Как писал любимый мною в детстве Луи Буссенар, на войне много и часто ругаются.

На кухне гремело, в санчасти звенело, в складах НЗ скрипело и стукало, у реки свистело разбойничьим призывным высвистом. В парке рыдали в голос: один тягач разобран на профилактику, из второго слито все горючее, третий простоял на консервации от рождения, по принципу «не тронь – не сломается», и теперь не заводился никаким каком. Прапорщик успел выбросить пустую бутылку, но закуска красноречиво валялась под столом в развернувшемся газетном комке, и черный от ненависти помтех сулил ему дисбат и все смертные муки, одновременно прикидывая, во что обойдется мероприятие ему самому.

И среди всего этого бардака и безобразия ровно взрычали ГТСы противотанковой батареи. Приземистые гусеничные машины с приплюснутыми и разлапистыми длинноствольными пушками на прицепе подползли к повороту из аллеи и остановились: ворота уже закупорил застрявший танк, размявший о бетонный столб полевую кухню, разъяренный повар клялся сжечь соляркой поганую бандуру и вытравить мышьяком всю танковую роту, экипаж заводил буксир и отругивался, в очереди на выезд рота на БТРах развлекалась зрелищем и подавала советы.

Фигура, торчавшая в люке переднего тягача, сказала спокойно, негромко:

– Рахманов, давай вокруг второго ангара к курилке. – И, прижав к горлу ларингофоны: – Все за мной.

В противоположном конце парка его головной тягач выдавил пролет забора, и короткая колонна утянулась в темноту, не обратив на себя ничьего внимания.