В одном лице

Теперь я знал, где искать: Фрэнни Дин будет самой хорошенькой девочкой на фотографиях Клуба драмы в «Совах» за тридцать седьмой, тридцать восьмой и тридцать девятый годы; он будет самым женственным мальчиком на фотографиях борцовской команды и единственным, кто одет не в лосины. (Обычной формой менеджера команды в те годы были пиджак и галстук.)

Прежде чем отправиться в комнату с ежегодниками, мы занесли «Сову» за сороковой год на пятый этаж Бэнкрофт-холла и спрятали в спальне Элейн. Родители не роются в ее вещах, сказала Элейн. Она уже поймала их за этим вскоре после возвращения из поездки в Европу с миссис Киттредж. Элейн подозревала, что они пытаются выяснить, не занимается ли она сексом с кем-нибудь еще.

После этого Элейн рассовала по всей комнате презервативы. Разумеется, ей их дала миссис Киттредж. Может, супруги Хедли и сочли это знаком того, что Элейн спит одновременно с целым гарнизоном, но я-то знал, что миссис Хедли отнюдь не дура. Марта Хедли, вероятно, сообразила, что изобилие презервативов означает: выметайтесь на хер из моей комнаты! (И после того единственного раза мистер и миссис Хедли так и поступили.)

Так что в спальне Элейн Хедли «Сова» за сороковой год была в безопасности — раз уж у меня ее оставить было нельзя. Прежде чем разглядывать другие фотографии в этом выпуске, мы оба решили сначала посмотреть снимки более юного Уильяма Фрэнсиса Дина. У нас еще оставались все рождественские каникулы, чтобы выяснить побольше о выпуске академии Фейворит-Ривер 1940 года.

Во время уже упомянутого рождественского ужина Нильс Боркман отвел меня в сторонку, чтобы поверить мне секрет.

— Твоя подруга-библиотекарша — как ее несправедливо остудили, Билл! — хрипло прошептал Боркман.

— Осудили, да, — поправил я.

— Сплошные стиральные сексотипы! — воскликнул Боркман.

— Сексуальные стереотипы? — переспросил я.

— Ну да, я так и сказал! — заявил норвежский драматург. — Такая жалость, у меня были прекрасные роли для вас двоих, — прошептал наш режиссер. — Но, конечно, теперь я не могу вывести мисс Фрост на сцену — эти пуританские сексотипы ее камнями забросают или еще что-нибудь учинят!

— Прекрасные роли в чем? — спросил я.

— В американском Ибсене! — воскликнул Нильс Боркман. — Это новый Ибсен, с задворок вашего американского Юга!

— Кто это? — спросил я.

— Теннесси Уильямс — самый крупный драматург после Ибсена, — благоговейно произнес Боркман.

— А что за пьеса? — спросил я.

— «Лето и дым», — ответил Боркман, весь трепеща. — Там внутри подавленной героини тлеет новая женщина.

— Понятно, — сказал я. — Это была бы роль для мисс Фрост?

— Из мисс Фрост вышла бы просто идеальная Альма! — воскликнул Нильс.

— Но теперь… — начал я.

Боркман меня перебил:

— Но теперь у меня нет выбора — или миссис Фримонт на роль Альмы, или вообще никого, — мрачно пробурчал Боркман. Мне миссис Фримонт была известна под именем тети Мюриэл.

— Я думаю, подавленную женщину Мюриэл вполне способна изобразить, — попытался я ободрить Нильса.

— Но Мюриэл не тлеет, Билл, — прошептал он в ответ.

— Это верно, — согласился я. — А какая роль была бы у меня?

— Роль все еще за тобой, если захочешь, — сказал Нильс. — Это маленькая роль — она не помешает тебе заниматься готовкой.

— Готовиться к занятиям, — поправил я.

— Ну да — я так и сказал! — снова заявил норвежец. — Ты будешь играть молодого коммивояжера. В последней сцене пьесы ты флиртуешь с Альмой.

— То есть с тетей Мюриэл, — сказал я пылкому режиссеру.

— Но не прямо на сцене — не волнуйся! — воскликнул Боркман. — Все шуры-муры только подразумеваются; вся стайная сексуальная активность происходит потом, вне сцены.

Я был уверен, что Нильс Боркман не подразумевает «стайную» сексуальную активность — даже вне сцены.

— Тайная сексуальная активность? — переспросил я.

— Ну да, но никаких шуров-муров с твоей тетушкой на сцене! — взволнованно заверил Боркман. — Но вышло бы так символично, если бы в роли Альмы была мисс Фрост.

— Ты хотел сказать «так неприлично»? — спросил я.

— И неприлично, и символично! — воскликнул Боркман. — Но с Мюриэл нам остается только «неприлично» — если ты понимаешь, о чем я.

— Хорошо бы мне для начала хотя бы прочитать пьесу — я даже не знаю, как зовут моего персонажа, — сказал я.

— Я принес тебе экземпляр, — прошептал Боркман. Книга в мягкой обложке оказалась сильно потрепанной — из нее вываливались страницы, словно наш восторженный режиссер зачитал эту небольшую пьесу до дыр в буквальном смысле. — Тебя будут звать Арчи Крамер, — проинформировал меня Боркман. — Молодой коммивояжер должен быть в котелке, но в твоем случае мы можем обойтись без головной уборной!

— Без головного убора, — поправил я. — И что же я продаю?

— Туфли, — сообщил Нильс. — А в конце ты уговариваешь Альму поехать на свидание в казино — и у тебя будет последняя реплика в пьесе, Билл!

— А именно? — уточнил я.

— «Такси!» — заорал Боркман.