В одном лице

— Разве что самую малость. Беда с ПЦП в том, что она распространяется и захватывает оба легких, и кислороду становится труднее проникать в сосуды — то есть в тело, — объяснил медбрат.

— У Тома были такие холодные руки, — сказала Элейн.

— Томми не хотел переходить на искусственную вентиляцию, — продолжил Чарльз; похоже, с катетером он закончил. Теперь он смывал корочку Candida с губ Аткинса. — Хочу привести его в порядок, прежде чем Сью и дети его увидят, — сказал Чарльз.

— А что насчет кашля миссис Аткинс? — спросил я. — Он будет только усиливаться, да?

— У нее сухой кашель — а у некоторых вообще не бывает кашля. Ему придают слишком большое значение. А вот одышка со временем усиливается, — сказал он. — Томми просто не хватило воздуха.

— Чарльз, мы хотим его видеть! — позвала миссис Аткинс.

— Нет, нет, нет! — продолжал рыдать Питер.

— Чарльз, я тебя ненавижу! — прокричала с кухни Эмили.

— Я знаю, милая! — крикнул в ответ Чарльз. — Дайте мне еще минутку!

Я склонился над Аткинсом и поцеловал его в холодный влажный лоб.

— Я его недооценивал, — сказал я Элейн.

— Только не вздумай плакать, Билли, — сказала Элейн.

Неожиданно я напрягся: мне показалось, что Чарльз собрался меня обнять или поцеловать — или просто отпихнуть от кровати, — но он всего лишь протянул мне визитку.

— Позвоните мне, Уильям Эббот, — дайте знать, как Питеру связаться с вами, если он этого захочет.

— Если он этого захочет, — повторил я, взяв у него карточку.

Обычно, если меня называли «Уильям Эббот», я понимал, что имею дело с читателем и что он (или она) по крайней мере знает, что я «тот самый писатель». Но я мог с уверенностью сказать только то, что Чарльз гей, а вот насчет читателя не был столь уверен.

— Чарльз! — задыхаясь, крикнула Сью Аткинс.

Все мы — я, Элейн и Чарльз — смотрели на бедного Тома. Не могу сказать, что Том Аткинс выглядел «умиротворенным», но теперь он мог хотя бы отдохнуть от своих мучительных стараний дышать.

— Нет, нет, нет, — рыдал его любимый сын, теперь уже не так громко, как раньше.

Чарльз неожиданно бросил взгляд на дверь.

— А, это ты, Жак, — сказал он. — Все в порядке, тебе-то можно войти. Заходи.

Мы с Элейн обернулись одновременно. Невозможно было скрыть, о каком Жаке мы оба подумали. Конечно, в дверях стоял не тот Жак, которого мы ждали. Неужто и двадцать лет спустя мы все еще мечтали увидеть Киттреджа?

Старый пес стоял в дверном проеме и колебался, стоит ли сделать очередной артритический шаг.

— Заходи, приятель, — сказал Чарльз, и Жак прохромал в бывший кабинет своего бывшего хозяина. Чарльз опустил холодную руку Тома с кровати, и старый лабрадор уткнулся в нее холодным носом.

Теперь в проеме появились и остальные, стремясь втиснуться вместе с нами с маленькую комнатку, и мы с Элейн отступили от постели бедного Тома. Сью Аткинс бледно улыбнулась мне.

— Приятно было наконец с вами познакомиться, — сказала умирающая женщина. — Пожалуйста, будьте на связи.

Как и отец Тома двадцать лет назад, она не пожала мне руку.

Мальчик, Питер, на меня даже не взглянул; он кинулся к отцу и обнял съежившееся тело. Девочка, Эмили, бросила (хоть и мимолетный) взгляд на Элейн; затем она посмотрела на Чарльза и снова начала кричать. А старый пес просто сидел, как сидел до того на кухне, уже ничего не ожидая.

На протяжении нашего долгого пути по коридору, через прихожую (где я только сейчас заметил ненаряженную рождественскую елку) и вон из этого пораженного болезнью дома Элейн что-то бормотала, но я не мог ее расслышать. На подъездной дорожке стояло такси со станции — мы попросили водителя нас дождаться. (К моему изумлению, мы пробыли в доме Аткинсов не больше часа; нам с Элейн показалось, что мы провели там полжизни.)

— Я тебя не расслышал, — сказал я Элейн, когда мы сели в такси.

— Что будет с уткой, Билли? — повторила Элейн, на сей раз достаточно громко.

Ну вот и еще один эпилог, подумал я.

«Мы сами созданы из сновидений, / И эту нашу маленькую жизнь / Сон окружает», — произносит Просперо в первой сцене четвертого акта. Подумать только, когда-то я в самом деле считал, что «Бурю» можно и нужно было завершить этими словами.

Как там начинается эпилог Просперо? Я попытался вспомнить. Конечно, Ричард Эббот мог бы мне подсказать, но даже по возвращении в Нью-Йорк я не хотел звонить Ричарду. (Я не был готов рассказать миссис Хедли об Аткинсе.)

— Первая строчка эпилога «Бури», — как можно более безразлично сказал я Элейн в том похоронном такси. — Ну помнишь, в конце, последняя реплика Просперо — как она начинается?

— «Теперь власть чар моих пропала», — процитировала Элейн. — Эта строчка, Билли?

— Точно, — сказал я своей дорогой подруге. Именно так я себя и чувствовал.

— Ну все, все, — сказала Элейн и обняла меня. — Теперь можешь поплакать, Билли, теперь нам обоим можно поплакать.