В одном лице

Такова была моя жизнь в шестьдесят восемь лет. Я работал учителем на полставки в моей бывшей школе; вдобавок я заведовал Клубом драмы. Я был писателем и время от времени политическим активистом, защищая интересы всевозможных ЛГБТ-сообществ. Ах да, прошу прощения; терминология все еще продолжает меняться.

Один очень молодой преподаватель Фейворит-Ривер сообщил мне, что отныне сокращение «ЛГБТ» считается неприемлемым (или недостаточно всеобъемлющим) — теперь надо говорить «ЛГБТК».

— На кой черт здесь это «К»? — спросил я. — Что оно означает, «крикливые»?

— Нет, Билл, — ответил он. — «Колеблющиеся»[16].

— Вот оно что.

— Я помню, как ты сам проходил через стадию колебаний, Билли, — сказала Марта Хедли. Что ж, действительно припоминаю у себя такую стадию. Я не возражаю против того, чтобы говорить «ЛГБТК»; но я уже в таком возрасте, что иногда попросту забываю про это чертово «К»!

Марта Хедли теперь живет в Заведении. Ей девяносто лет, и Ричард навещает ее каждый день. Дважды в неделю я тоже прихожу повидать Марту — а заодно и дядю Боба. Для своих девяноста трех лет Ракетка держится на удивление бодро — в физическом смысле. Память у Боба уже не та, что раньше, но тут ничего удивительного как раз нет. Иногда Боб даже забывает, что Джерри и ее калифорнийская подруга — моя ровесница — уже успели зарегистрировать брак в Вермонте.

Свадьба состоялась в июне 2010 года; мы отпраздновали ее в моем доме на Ривер-стрит. Присутствовали и миссис Хедли, и дядя Боб — Марта Хедли была в инвалидном кресле. Ракетка сам возил ее по дому.

— Точно не хочешь дать мне покатать кресло, Боб? — поочередно спрашивали его Ричард, Элейн и я.

— С чего вы взяли, что я его катаю? — отвечал Ракетка. — Я на него опираюсь!

В общем, время от времени дядя Боб спрашивает меня, когда у Джерри свадьба, и приходится напоминать ему, что она уже состоялась.

Отчасти из-за рассеянности Боба я едва не упустил одно краткое, но яркое — и чрезвычайно важное — событие моей жизни.

— Что думаешь делать с сеньором Бовари, Билли? — спросил дядя Боб, когда я вез его обратно в Заведение после свадьбы Джерри.

— С каким еще сеньором? — переспросил я.

— А, черт. Извиняюсь, — сказал дядя Боб. — Все эти дела выпускников теперь почти не задерживаются у меня в голове — в одно ухо влетают, в другое вылетают!

Но на этот раз речь шла не о заметке для «Вестника Ривер»; Бобу пришел запрос в его рубрику «Вопли о помощи из отдела „Куда вы подевались?“».

«Пожалуйста, передайте это сообщение молодому Уильяму», — так начиналось аккуратно отпечатанное письмо.

«Его отец, Уильям Фрэнсис Дин, хотел бы знать, как дела у его сына, — хоть старая примадонна и не сподобится просто написать сыну и спросить его самого. Вы ведь знаете о прошедшей эпидемии СПИДа; поскольку молодой Уильям все еще пишет книги, мы предполагаем, что он ее пережил. Но как его здоровье? Как у нас тут говорят — если вы будете так любезны спросить молодого Уильяма — cómo está? И, пожалуйста, передайте молодому Уильяму: если он хочет с нами повидаться, пока мы еще не умерли, ему стоит нас навестить!»

Письмо было от давнего любовника моего отца — от гальюнного эквилибриста, от книголюба, от того парня, что встретил моего отца в метро и не вышел на следующей станции.

Он не подписался от руки, а напечатал свое имя внизу страницы:

«Señor Бовари».

Однажды летом, не так уж давно, мне довелось побывать на гей-параде в Амстердаме в компании одного несколько циничного голландского приятеля; я давно уже возлагал на этот город некоторые надежды, и парад мне страшно понравился. Толпы мужчин высыпали на улицы — там были парни в розовой и фиолетовой коже, в плавках с леопардовым рисунком, в трусах с открытой задницей, и все танцевали и целовались; одна женщина была с ног до головы покрыта гладкими, блестящими зелеными перьями и щеголяла черным страпоном. Я сказал своему приятелю, что во многих городах проповедуют толерантность, но только в Амстердаме ее практикуют — и даже выставляют напоказ. В это время по каналу проплыла длинная баржа; на ней играла женская рок-группа, и девушки в прозрачных трико приветствовали людей на берегу. Они помахали нам искусственными членами.

Но мой голландский друг лишь одарил меня усталым (и не особенно толерантным) взглядом; он смотрел на все происходящее с тем же равнодушием, что и проститутки (по большей части иностранки), стоявшие в окнах и дверных проемах де Валлен, квартала красных фонарей.

— Амстердам — это уже такой прошлый век, — сказал мне приятель. — Теперь все геи Европы тусуются в Мадриде.

— В Мадриде, — повторил я по привычке. Что вы от меня хотите, я старый бисексуал, мне шестьдесят с лишним лет, я живу в Вермонте! Почем мне знать, где теперь тусуются европейские геи? (Что я вообще могу знать о сраных тусовках?)