В одном лице

Разумеется, она была права, хотя я еще этого не знал. К тому же я упрашивал ее не только ради самой книги: чем больше я настаивал, тем больше мисс Фрост выходила из терпения и тем заметнее вздымалась от возмущения ее удивительно девичья грудь.

В мои пятнадцать она сразила меня точно так же, как и двумя годами ранее. Нет, виноват, беру свои слова обратно: в пятнадцать она пленила меня еще сильнее — в тринадцать лет я лишь возмечтал, что когда-нибудь займусь с ней сексом и стану писателем, — тогда как к пятнадцати годам воображаемый секс успел обрасти подробностями, а из-под моего пера уже вышло несколько фраз, которыми я искренне гордился.

Разумеется, и на секс, и на карьеру писателя надежды было мало — но стоило ли полностью ее отвергать? Удивительное дело, но у меня хватало наглости верить в обе возможности. Откуда бы взяться таким амбициям и беспочвенной самонадеянности? Я подозревал, что все дело в наследственности.

Конечно, не по материнской линии — в работе суфлера, вынужденного сидеть за сценой, никакой амбициозности я не усматривал. Я ведь проводил большую часть вечеров вместе с мамой в нашем тихом пристанище более или менее одаренных (и не одаренных вовсе) актеров. Наш маленький театр отнюдь не был средоточием гордыни и самоуверенности — как раз поэтому он и нуждался в суфлере.

Если причина моей гордыни и крылась в генах, то виноваты были, без сомнения, гены моего биологического отца. Мне сказали, что я никогда его не видел; я знал о нем только с чужих слов, и слова эти, как правило, были отнюдь не лестными.

Дед обычно называл его связистом — или иногда сержантом. Это из-за сержанта моя мама бросила колледж, рассказывала бабушка (она предпочитала называть его сержантом и само это слово произносила с пренебрежением). Действительно ли причиной этому послужил Уильям Фрэнсис Дин, я не знал; вместо колледжа мама поступила на курсы секретарей, но еще до того они с отцом зачали меня. В результате курсы она тоже бросила.

Мама рассказывала, что они с отцом расписались в Атлантик-Сити, штат Нью-Джерси, в апреле 1943 года — для женитьбы по залету поздновато, ведь я появился на свет в Ферст-Систер, штат Вермонт, еще в марте 1942-го. Когда они поженились, мне уже исполнился год, и «свадьба» (а точнее, просто регистрация брака у городского секретаря или мирового судьи) состоялась в основном по настоянию моей бабушки — по крайней мере, так утверждала тетя Мюриэл. Мне дали понять, что Уильям Фрэнсис Дин пошел под венец не слишком-то охотно.

«Когда мы развелись, тебе не было и двух лет», — рассказывала мама. Я видел их свидетельство о браке и потому запомнил, как неожиданно далеко от Вермонта они расписались — в Атлантик-Сити, штат Нью-Джерси; отец проходил там начальную военную подготовку. Бумаг о разводе мне так никто и не показал.

«Семья и дети сержанта не интересовали», — говорила мне бабушка с неприкрытым презрением; даже ребенком я понимал, что именно от бабушки тетя Мюриэл унаследовала свою напыщенность.

Так или иначе, свидетельство, полученное в Атлантик-Сити, штат Нью-Джерси, — неважно, по чьему настоянию, — узаконило мое бытие, хоть и с запозданием. Меня нарекли Уильямом Фрэнсисом Дином-младшим; общества отца я был лишен, но мне досталось его имя. И, должно быть, некая доля генов связиста — по маминому мнению, «бесшабашная» доля — мне тоже перепала.

— Какой он был? — спрашивал я у матери по меньшей мере сотню раз. Когда-то она охотно отвечала на этот вопрос.

— О, он был очень красивый — и ты таким же будешь, — неизменно говорила она с улыбкой. — И ужас до чего бесшабашный.

Мама души во мне не чаяла — пока я был малышом.

Не знаю, все ли подростки так же невнимательны к течению времени, но я почему-то никогда не задумывался над порядком событий. Отец зачал меня в конце мая или в начале июня 1941 года — то есть в конце своего первого учебного года в Гарварде. Однако никто никогда не называл его парнем из Гарварда — даже тетя Мюриэл ни разу не прошлась по этому поводу. Всегда только связистом (ну или сержантом). А ведь мама явно гордилась его образованием.

«Представляешь, когда он поступил в Гарвард, ему было всего-то пятнадцать!» — не раз повторяла она.

Но если моему бесшабашному папаше было пятнадцать, когда он начал учиться в Гарварде (в сентябре 1940-го), то выходило, что он был младше моей матери, день рождения которой был в апреле. В апреле сорокового ей было уже двадцать; когда я родился, в марте сорок второго, ей было почти двадцать два.

Возможно, они не могли пожениться, когда мама узнала о своей беременности, потому что отцу еще не было восемнадцати? Восемнадцать ему исполнилось в октябре сорок второго. Как пояснила мама, «призывной возраст весьма своевременно понизили как раз до восемнадцати» (только позднее мне пришло в голову, что слова «весьма своевременно» не относились к обычному лексикону моей матери; вероятно, она позаимствовала их у парня из Гарварда).