В одном лице

У меня возникло странное впечатление, что зрители никак не могут угомониться — в особенности неотесанные американцы. Одна пара, похоже, была на грани развода — женщина рыдала и, что бы ни говорил ее муж, не могла успокоиться. Думаю, многие из вас уже догадались, что это была за пятница — 22 ноября 1963 года. В 12:30 по центральноамериканскому времени в Далласе застрелили президента Кеннеди. В Вене было на семь часов больше, чем в Техасе, и «Макбет» — к моему удивлению — не начался вовремя. Эсмеральда говорила мне, что в Штаатсопер представления всегда начинают минута в минуту — но не этим вечером.

Я не мог этого знать, но за кулисами царило такое же смятение, как и в зале. Супруги-американцы, которых я посчитал кандидатами на развод, уже ушли; оба были безутешны. Теперь я заметил и других американцев, явно расстроенных. Пустых кресел становилось все больше. Бедняжка Эсмеральда. Это был ее дебют, но полный зал она не собрала. (Когда Кеннеди умер, в Далласе был час дня — восемь вечера в Вене.)

Занавес все не поднимали, и я начал беспокоиться за Эсмеральду. А вдруг у нее приступ страха перед сценой? А вдруг она потеряла голос? А вдруг Герда Мюле передумала брать выходной? (В программке был вкладыш, объявляющий, что Эсмеральда Солер исполняет роль леди Макбет в пятницу, 22 ноября 1963 года. Я уже собрался заказать для него рамку и вручить его Эсмеральде на Рождество.) Все больше американцев раздражали меня своим бормотанием — и все больше уходили, некоторые в слезах. Я решил, что американцы — бескультурные, социально неприспособленные кретины или же просто жалкие обыватели!

Наконец занавес поднялся, и появились ведьмы. Когда на сцену вышли Макбет и Банко (которому вскоре предстояло стать призраком), я подумал, что Макбет староват и жирноват для мужа Эсмеральды (даже со скидкой на оперу).

Можете себе представить мое изумление, когда в следующей сцене первого акта «Vieni, t’affretta!» запела не Эсмеральда. И не Эсмеральда призвала слуг ада содействовать ей («Or tutti sorgete»). Нет, на сцене были Герда Мюле и ее полип. Вот, наверное, обалдели мои англоговорящие клиенты из «Цуфаль» — включая десятерых гинекологов и акушеров. Вероятно, они недоумевали: «Как это дородное сопрано может быть девушкой нашего молодого и симпатичного официанта?»

Пока леди Макбет мазала кровью спящих стражников, я начал воображать, что Эсмеральду убили за сценой — или с ней произошло еще что-нибудь ужасное.

К концу второго акта рыдала чуть ли не половина зала. Я не мог понять, что их так растрогало — то ли весть об убийстве Банко, то ли его призрак, сидящий за пиршественным столом? К тому моменту, как Макбет во второй раз увидел призрак Банко ближе к концу второго акта[4], во всей Венской опере, наверное, только я один был не в курсе, что президент Кеннеди убит. И только в антракте я выяснил, что произошло.

После антракта я остался, чтобы еще раз увидеть ведьм — и того жуткого окровавленного младенца, который говорит Макбету, что «никто из тех, кто женщиной рожден», не способен ему повредить. Я остался до середины четвертого акта, потому что хотел увидеть, как леди Макбет ходит во сне — как Герда Мюле и ее полип поют «Una macchia» (арию о крови, что до сих пор пятнает руки леди Макбет). Может, я думал, что Эсмеральда выйдет в зал и присоединится ко мне и другим студентам, как обычно, стоящим в конце зала Штаатсопер, — но к концу четвертого акта в зале было столько свободных мест, что большинство студентов смогли сесть.

Я не знал, что за кулисами беззвучно вещал телевизор и Эсмеральда была прикована к экрану; потом она говорила, что и без звука сразу поняла, что случилось с Джей-Эф-Кеем.

Я не стал ждать конца четвертого и последнего акта. Мне не нужно было видеть, как «Бирнамский лес пошел на Дунсинан», или слышать, как Макдуф сообщает Макбету подробности своего появления на свет. Я побежал по многолюдной Кернтнерштрассе к Вайбурггассе, мимо людей с мокрыми от слез лицами — и большинство из них даже не были американцами.

В «Цуфаль» все повара и официанты столпились на кухне у маленького черно-белого телевизора. Я увидел тот же беззвучный обзор событий в Далласе, который, вероятно, смотрела и Эсмеральда.

— Ты пришел раньше, а не позже, — заметил Карл. — Твоя девушка облажалась?

— Она не выступала — пела Герда Мюле, — сообщил я.

— Blöde kuh! — воскликнул Карл. — Тупая корова!

(Венские поклонники оперы, которым до смерти надоела Герда Мюле, начали именовать ее тупой коровой задолго до того, как Эсмеральда прозвала ее Полипом.)

— Наверное, Эсмеральда слишком расстроилась, чтобы выступать, — скорее всего, разрыдалась за кулисами, — сказал я Карлу. — Она фанатка Кеннеди.

— Значит, все-таки облажалась, — сказал Карл. — Не завидую — тебе теперь жить с последствиями.

Карл предупредил, что у нас уже появилась горстка англоговорящих клиентов — очевидно, из числа тех, кто не ходил в оперу.