В одном лице (ЛП)

Бабушка Виктория «скорее умерла бы», чем согласилась делить с ним ванную, сказал мне Гарри, но мне нравилось, что у нас с дедушкой одна ванная на двоих.

— Честно сказать, Билли, сам я не читал «Госпожу Бовари», — сказал мне Боб; он выглянул в коридор, чтобы убедиться, что в пределах слышимости нет моей мамы (или бабушки, или тети Мюриэл). Несмотря даже на то, что горизонт был чист, Боб понизил голос: — Мне кажется, это книжка про измену, Билли, — про неверную жену.

Наверное, я выглядел крайне озадаченным, потому что дядя Боб тут же прибавил:

— Лучше спроси Ричарда, о чем это — сам знаешь, литература — это его область.

— Это роман? — спросил я.

— Не думаю, чтобы это была реальная история, — ответил дядя Боб. — Но Ричард точно знает.

— Или я могу спросить мисс Фрост, — предположил я.

— Ага, можешь — только не говори, что это была моя идея, — сказал дядя Боб.

— Я знаю одну историю, — начал я. — Может, это ты мне ее рассказывал.

— Ты про ту историю, где парень читает «Госпожу Бовари» сразу на сотне унитазов? — воскликнул Боб. — Я ее обожаю!

— И я, — сказал я. — Очень смешно.

— Обхохочешься! — подтвердил дядя Боб. — Нет, Билли, я тебе ее не рассказывал — по крайней мере, я такого не припомню, — поспешно добавил он.

— А-а.

— Может, мама тебе рассказала? — спросил дядя Боб. Должно быть, я одарил его скептическим взглядом, потому что он тут же исправился: — Хотя вряд ли.

— Мне все время снится это история, но кто-то же, наверное, изначально рассказал ее мне.

— Может, кто-нибудь ее рассказывал за ужином — знаешь, как дети подслушивают разговоры, когда взрослые думают, что те уже спят или точно не могут их услышать, — сказал дядя Боб. Хотя представить такое было легче, чем вообразить маму в роли рассказчицы истории про унитазные сиденья, ни меня, ни дядю Боба эта версия явно не убедила.

— Билли, не все тайны нуждаются в раскрытии, — сказал он мне более уверенно.

Вскоре после его ухода я нашел еще один мячик для сквоша — или все тот же самый — у себя под покрывалом.

Я прекрасно знал, что мама никак не могла рассказать мне историю о «Госпоже Бовари» и унитазных сиденьях, но, разумеется, я все равно спросил ее.

— Никогда не считала эту историю ни капельки забавной, — сказала она. — Я бы точно не стала ее тебе рассказывать.

— А-а.

— Может, это папуля тебе рассказал — но ведь я же его просила! — сказала мама.

— Нет, дедушка определенно мне ее не рассказывал, — ответил я.

— Тогда это наверняка дядя Боб, — предположила мама.

— Дядя Боб говорит, что не помнит, чтобы он мне ее рассказывал, — ответил я.

— Боб выпивает — он не всегда все помнит, — сказала мама. — И ты не так давно болел, — напомнила она, — сам знаешь, какие сны бывают при лихорадке.

— Я все равно думаю, что это смешная история — как тот солдат шлепал задницей по сиденьям! — сказал я.

— Мне ничуточки не смешно, Билли.

— А-а.

Уже полностью оправившись от скарлатины, я поинтересовался мнением Ричарда о «Госпоже Бовари».

 — Я думаю, ты по достоинству оценишь эту книгу, когда немного подрастешь, — сказал мне Ричард.

— Насколько подрасту? — спросил я. (Мне было четырнадцать — вроде бы. Я еще не читал и не перечитывал «Большие надежды», но мисс Фрост уже наставила меня на путь читателя — это я помню точно.)

— Можно спросить у мисс Фрост, насколько мне надо подрасти, по ее мнению, — предложил я.

— На твоем месте, Билл, я бы немного подождал, прежде чем спрашивать ее, — сказал Ричард.

— Немного — это сколько? — спросил я.

Ричард Эбботт, который, как мне казалось, знал все на свете, ответил:

— Точно не знаю.

Точно не знаю, когда моя мама начала суфлировать постановки Ричарда Эбботта в Клубе драмы академии Фейворит-Ривер, но я очень хорошо помню, что в «Буре» она уже была суфлером. Время от времени случались конфликты в расписании, поскольку мама продолжала суфлировать и для «Актеров Ферст-Систер», но суфлерам можно иногда пропускать репетиции, а представления городского любительского театра и Клуба драмы не пересекались никогда.

На репетициях Киттредж специально перевирал реплики только затем, чтобы моя мама начала ему подсказывать. «Нет, милая», — обратился Фердинанд к Миранде во время одной из репетиций; мы только недавно перестали читать на репетициях с листа.

— Нет, Жак, — сказала моя мать. — Здесь будет «нет, дорогая», а не «милая».

Но Киттредж притворялся — он намеренно перепутал строчку, чтобы вовлечь мою мать в разговор.

— Мне ужасно жаль, миссис Эбботт, — это больше не повторится, — сказал он — и запорол следующую же реплику.

«Нет, чудная», — должен сказать Фердинанд Миранде, но Киттредж выдал: «Нет, дорогая».

— Не в этом месте, Жак, — сказала ему моя мама. — Здесь «нет, чудная», а не «дорогая».