В одном немецком городке

Брэдфилд молчал.

– Сделаем еще одну попытку: «Я всегда его подозревал с того самого вечера, когда мы говорили о Карле Марксе. Гартинг проглотил маслину и не выплюнул косточки». Это годится?

Брэдфилд и теперь не ответил.

– Поймите, это выходит за рамки обычного. Теперь вам ясно? Он человек незначительный. Вы не желали приглашать его к себе на обед. Вообще не желали иметь с ним дело. К тому же он дерьмо. Пошел на такое предательство.

Тернер не сводил глаз с Брэдфилда – светлых глаз охотника. Ждал жеста, малейшего движения. Он даже чуть наклонил голову, будто прислушиваясь, не донесет ли чего-нибудь ветер. Но напрасно.

Вы даже не даете себе труда разобраться в его по ступке не только ради меня, но ради себя самого. Ни малейшей мысли. Когда речь идет о нем, вас как бы нет. Словно он уже умер. Ничего, что я перехожу на личности? Просто я понимаю, что вы не располагаете временем и как раз собирались мне это сказать.

– Я как-то не отдавал себе отчета,– сказал Брэдфилд ледяным тоном,– что должен буду выполнять вашу работу. А вы – мою.

– Капри. Как насчет Капри? В посольстве сейчас хаос. Он подхватил девчонку. Стянул несколько папок, продал их чехам и удрал со своей пичужкой.

– У него не было девушки.

– Айкман. Он ее раскопал. Удрал вместе с Прашко. Втроем – невеста, шафер и жених.

– Я уже сказал вам: у него не было девушки.

– А, значит, вам это известно? Значит, что-то вы все– таки знаете наверняка. Он предатель, и у него не было девушки.

– Насколько нам известно, у него не было женщины. Такой ответ вас удовлетворяет?

– Может быть, он гомосексуалист?

– Убежден, что этого не может быть.

– Он сорвался внезапно. Мы все немного психуем примерно в этом возрасте. Мужской климакс? Это подойдет?

– Нелепое предположение.

– Нелепое?

– Насколько я могу судить, безусловно.– Голос Брэдфилда дрожал от ярости, тогда как Тернер говорил почти шепотом.

– Мы всегда ничего не знаем до поры до времени, верно? Пока не станет поздно. В его распоряжении были казенные деньги?

– Да. Но они – на месте.

Тернер круто повернулся к Брэдфилду.

– Значит, вы все-таки проверяли! – Глаза его горели торжеством.– Значит, и у вас бывают грязные мысли… Может быть, он просто кинулся в реку,– предположил Тернер успокоительно, по-прежнему не сводя глаз с Брэдфилда.– Личной жизни у него не было. Жить нечем. Эта версия не устроит нас?

– Смехотворная мысль, если хотите знать мое мнение.

– Для такого малого, как Гартинг, секс должен много значить. Я вот что хочу сказать: если ты один – только секс и остается. По правде говоря, не понимаю, как некоторые из ребят устраиваются. Я бы не смог. Недельки две, больше мне не продержаться. Секс – единственное, что остается, если живешь один. Разумеется, кроме политики. По крайней мере я так считаю.

– Политика и Гартинг? Не думаю, чтобы он читал газеты чаще, чем раз в год. В этих вопросах он был сущим ребенком. Наивным младенцем.

Так часто бывает,– сказал Тернер.– Это и примечательно.– Он снова сел, заложил ногу за ногу и откинулся на спинку стула, как человек, приготовившийся предаться воспоминаниям.– Я знавал одного парня, который продал свое первородство потому, что всегда должен был уступать место в метро. Мне кажется, из-за подобных вещей сбивается с пути куда больше людей, чем наставляется на путь истинный библией. Может быть, в этом все и дело? Его не приглашали на званые обеды, не доставали билетов в спальные вагоны. В конце концов, кем он был? Временным сотрудником?

Брэдфилд ничего не ответил.

– А в посольстве он проработал очень долго. Получается что-то вроде постоянного временного сотрудника. А такие вещи не приняты – особенно в посольстве. Люди ассимилируются, если слишком долго сидят на месте. Но ведь он и был из местных, верно? Наполовину. Наполовину гунн, как сказал бы де Лилл. Он говорил когда-нибудь о политике?

– Никогда.

– В нем не чувствовалось политической жилки?

– Нет.

– Никакой трещинки? Никакой нервозности?

– Нет.

– Что вы скажете об этой драке в КЈльне?

– Какой драке?

– Пять лет назад, в ночном ресторане. Кто-то там креп ко его отделал: он пролежал полтора месяца в больнице. Эту историю сумели замять.

– Это было до меня.

– Он что, много пил?

– Мне об этом неизвестно.

– Говорил по-русски? Брал уроки?

– Нет.

– Как он проводил отпуск?

– Он редко брал отпуск. А когда брал, насколько я знаю, проводил его дома, в КЈнигсвинтере. Кажется, в свободное время занимался своим садом.

Тернер долго, без стеснения изучал лицо Брэдфилда, ища в нем что-то, чего не мог найти.