В огне

Я замираю. Я невидима.

Зверь резко поворачивает голову влево и смотрит прямо на меня, сквозь свои черные запутанные космы.

Черт побери, тут до меня доходит, что на мягкой коже дивана виднеется отпечаток моей задницы.

Он держит отсеченные головы Киала и Рафа, с которых всё ещё капает иссиня-черная кровь.

- Некоторые преступления, - натянуто цитирую я Риодана: - настолько личные, что кровная месть должна свершиться тем, кто пострадал от них.

Зверь рычит на меня и бьет когтистой лапой по полу, оставляя длинные разрезы на бесценном ковре. Кровавые глаза сверкают. А мне за какие-то каблуки пришлось выслушивать. Обязательно напомню ему об этом в следующий раз, когда он посмеет заикнуться о моей обуви.

- Я хотела сама убить их, - говорю я, на случай, если он не понял с первого раза.

Он ревет так громко, что в окнах дребезжат стекла, а затем устремляется ко мне, с немым упреком и блеском в кровавых глазах, тряся в воздухе отсеченными головами.

Я разглядываю лица Принцев. Глаза закатаны, рты застыли в крике. Такие лица бывают лишь у тех, кто видел в смерти облегчение.

Из-под невероятно огромных клыков раздается рычание:

- У тебя была уйма времени, чтобы воспользоваться своим исключительным правом. Оно на хрен иссякло.

Его рога начинают словно таять и стекать с головы, которая деформируется, пульсирует, сжимается и снова расширяется, будто слишком большая масса не может уместиться в маленьком объеме, и зверь этому сопротивляется. Массивные плечи вваливаются внутрь, выпрямляются, снова вваливаются. Головы Принцев с хлюпаньем падают на пол. Зверь выдалбливает из деревянного пола щепки, смешивая их с остатками бесценного ковра, падает на четвереньки и сотрясается.

Широко расставленные когти превращаются в пальцы. Задние лапы поднимаются, подкашиваются и превращаются в ноги. Но они изувечены, деформированы, кости сгибаются не так, как должны: неестественно гибкие в одних местах и узловатые в других.

Он все ещё воет, но звук уже меняется. Деформированная голова дергается из стороны в сторону. Сквозь спутанные лохмы я вижу дикий взгляд, черные клыки. Он плюется и рычит. Но вот лохматые космы исчезают, а черная холеная шкура начинает светлеть. Зверь падает на пол, и бьется в конвульсиях.

Ничего не могу поделать и невольно сравниваю происходящее со стремительной легкостью, с которой превращается Риодан. В зверей они оба обращаются быстро, а вот обратный процесс у Бэрронса гораздо длиннее.

«Мне нравится быть зверем, - говорил Бэрронс. - А Риодану - человеком.»

Оба они животные, просто предпочитают различную среду обитания. Риодан господствует посреди бетонно-стеклянных городских джунглей и чувствует себя среди них прекрасно. А Бэрронс словно буйный лев, наконец-то вырвавшийся из зоопарка в темную чащу, которым движет первобытная ненасытность.

Внезапно он становится на четвереньки, опустив голову. Кости хрустят и трещат, принимая новую форму. Формируются плечи, сильные, гладкие, с развитыми мускулами. Руки широко расставлены. Одна нога заведена назад, а вторая поджата, словно он готовится к низкому старту.

На полу теперь голый мужчина.

Бэрронс поднимает голову и смотрит в упор, чуть выше вмятины на диване.

- Они совершили преступление и против меня тоже. Может, я и не видел его своими глазами, но каждый хренов день я вспоминаю о нем.

- Это меня изнасиловали.

- Это я не смог спасти вас.

- Из-за того, что ты винил себя...

- Не только я винил себя.

- Я не винила тебя в этом, - огрызаюсь я. - Моя безопасность - сугубо моя ответственность.

- Но вы винили меня в том, что я позволял им жить.

- Да, - неожиданно для самой себя выпаливаю я и с ужасом понимаю, что это правда.

Глубоко внутри меня таилась обида. Я презирала Бэрроса за то, что он не убил их сразу после того, как узнал, что они со мной сделали.

- Я хотел, - сухо сообщает он: - но они, нахрен, были незаменимы.

В'Лейн постоянно язвил на эту тему, напоминая о том, что Бэрронс позволяет жить моим насильникам после того, что они мне сделали. Я так хотела, чтобы у него снесло крышу от ярости, и он отправился мстить и сделал то, что в конце концов и сделал сегодня - оторвал им головы и принес мне с немым посланием: «Может я не смог уберечь тебя. Но я, нахрен, отомстил за тебя.» Всё это время, я не могла раскрыться перед ним полностью, потому что считала, что он не сделал того, что должен был сделать для меня. Как мог он позволять им жить?

Он, конечно, прав, никто не мешал мне самой разобраться с Принцами ещё несколько месяцев назад. Но я не хотела. Они изменили меня. До изнасилования я была паинькой, мысли плохой не имела. Если я причиняла кому-то боль, то лишь по случайности, и впоследствии от этого страдала. Но после того, что они со мной сделали, во мне появилось что-то новое, беспощадное и дикое, чему чужд закон, который должен сдерживать жестокость. Когда ты беспощаден, никто не хочет с тобой связываться. Я хотела стать плохой. Так безопаснее.