В огне государственного катаклизма

«И все же, — говорит беспристрастный свидетель, имевший возможность на месте, по горячему следу, ознакомиться с ходом событии, — адмирал Непенин неожиданно получил от председателя Государственной Думы телеграмму, сообщающую об образовании Думой Временного комитета, «принявшего, чтобы предотвратить неисчислимые беды», власть в свои руки. Телеграмма давала надежду на сохранение династии лишь в случае отречения Государя от престола в пользу наследника цесаревича при регентстве великого князя Михаила Александровича. И, добавляя, что Временный комитет уже признан Великим Князем Николаем Николаевичем и несколькими из командующих фронтами, Родзянко просил Непенина в силу острого положения «дать срочный ответ о признании этого комитета и им».

Непенин был страшно поражен этим шагом, пугавшим его последствиями, и только тот факт, что переворот происходил, видимо, с одобрения Великого Князя Николая Николаевича, которого он глубоко уважал, как человека сильной воли, и создание, что раскол в среде высших военных начальников должен гибельно отразиться на боеспособности армии и флота, вынудили его, после долгой внутренней борьбы, признать Временный Комитет Государственной Думы. Медлить было нельзя, так как на Флоте уже поползли зловещие слухи о событиях, и некоторые корабли были уже ненадежны. Непенину оставалось только идти впереди событий, чтобы не упустить инициативы. Если бы не так, то адмирал Непенин сумел бы умереть. Он много раз видел смерть перед глазами и всегда был готов к ней.

И Непенин этот шаг сделал. Но какой ценой внутренней трагедии он за него платил можно судить по словам того же автора, что после посылки своего ответа

«Непенин ходил как убитый. Прежнего жизнерадостного Непенина нельзя было узнать. Он как-то сразу весь осунулся и постарел за несколько часов».

О своем признании Временного комитета Государственной Думы Непенин тотчас донес в Ставку адмиралу Русину и сообщил старшим начальникам Флота и крепостей Балтийского моря.

Пригласив к себе всех наличных в Гельсингфорсе флагманов, он огласил им телеграмму Родзянко и свой ответ, прибавив, что если кто из них не согласен с его решением, таковых он просит отдельно придти к нему в каюту. Очевидно, он опасался каких-либо репрессий со стороны команд против тех, чей протест мог быть подслушан кем-нибудь из матросов, и оберегал их, принимая все последствия на себя одного.

Все присутствовавшие, за исключением адмирала М. К. Бахирева, признали его решение правильным. Но и этот последний, сперва заявивший Непенину, что, оставаясь верным Государю, он не считает для себя возможным продолжать службу, выслушав его доводы, признал, что в борьбе с внешним врагом уходить в сторону нельзя и остался на своем посту.

Между тем, и на кораблях в Гельсингфорсе уже поползли слухи о происходящем в столице и, чтобы предотвратить волнения, Непенин приказал вызвать на флагманской корабль по два депутата от всех кораблей и частей флота и крепости.

«Через час, — рассказывает флаг-офицер его штаба, — в командном помещении «Кречета» собралось около сотни депутатов. Адриан Иванович вышел к ним и произнес самую замечательную речь, из всех которые мне пришлось услышать за всю мою жизнь. Он описал все события последних дней и необходимость продолжать войну. Ввиду происшедших событий положение команд изменится, и он займется этим вопросом завтра же. И под конец, предложил им поговорить между собой и, если они укажут ему на какие-либо срочные меры, он готов их обсудить и, по возможности, осуществить.

Это совещание продолжалось около часа, и когда Адриан Иванович вышел к делегатам, они заявили только три пожелания: во-первых — курить на улице, во-вторых — носить калоши и третье, которое я не могу припомнить, но столь же идиотское.

Непенин бы, видимо, поражен такими скромными требованиями и не колеблясь ответил, что все это легко устроить».