В огне государственного катаклизма

Задолго до войны штаб Черноморского флота располагал точными данными о совершенно неудовлетворительном состоянии устаревшей обороны Босфора, и на основании этих, тщательно проверенных, данных полагал, что даже с наличными силами Черноморского флота возможно прорваться через Босфор к Константинополю; однако лишь при непременном условии предпринять эту операцию внезапно и, во всяком случае, пока немцы не успели еще привести оборону Босфора в некоторый порядок.

После прибытия 10 августа к Константинополю из Средиземного моря немецких быстроходных крейсеров «Гебен» и «Бреслау» успешное выполнение поставленной планом войны Черноморскому флоту задачи сделалось чрезвычайно затруднительным, и командующий флотом, зная от агентурной разведки о временном ослаблении боеспособности этих крейсеров после их продолжительного крейсерства по Средиземному морю, возымел намерение немедленно прорваться через Босфор к Константинополю и уничтожить там эти крейсера, пока они своей боеспособности еще не восстановили.

Однако, дипломатия наших союзников питалась в это время иллюзией, что ей удастся, пользуясь своим, якобы решающим, влиянием в Турции и широко применяя подкупы руководящих турецких кругов, удержать Турцию от вступления в войну на стороне Германии. Поэтому она не только категорически этому воспротивилась, но потребовала, чтобы Черноморский флот не предпринимал никаких действий, которые могли бы быть приняты Турцией за наши приготовления к войне с ней.

В связи с этим верховное командование принуждено было, на основании распоряжения правительства, дать в этом духе соответствующие директивы, и таким образом, в угоду иллюзиям дипломатии, которую, как потом оказалось, турки, грубо говоря, водили за нос, нами был упущен чрезвычайно благоприятный случай решить одним ударом в самом начале войны стратегический вопрос, от которого во многом зависел благоприятный для нас исход войны.

Мало того, раз прорвавшись к Константинополю, флот оттуда, конечно, не ушел бы «с пустыми руками», а остался бы там до тех пор, пока не была бы решена поставленная ему Петром Великим и всегда жившая в его традициях национально-государственная задача обеспечения за нами турецких проливов.

Но известная военная аксиома: «упущенный на войне случай никогда больше не повторяется» — полностью и на этот раз подтвердилась. Несмотря на все наши старания, мы в дальнейшем не смогли эту задачу решить, и это безусловно, как мы увидим позже, главным образом, способствовало возникновению революции и проигрышу нами войны.

Такое непонимание исключительной важности решения вопроса о проливах, не только с точки зрения жизненных интересов России, но и с точки зрения непосредственных стратегических интересов самой войны, свидетельствует об отсутствии у наших сухопутных собратьев достаточной широты взглядов, что мною в отношении генерала Ю. Н. Данилова и было уже отмечено. Это было следствием нескольких причин: во-первых, в большей части нашей военной среды, а также и в части нашей интеллигенции искони преобладала так называемая «континентальная идеология», а ей были в значительной мере чужды наши морские проблемы, во-вторых, стратегическая идеология нашего сухопутного Генерального Штаба носила узко догматический характер, каковым отчасти заразился наш Морской Генеральный Штаб; идеология эта безоговорочно требовала сосредоточения всех сил и средств против главного противника, каковым в данном случае была Германия, потому наш сухопутный Генеральный Штаб считал нецелесообразным и даже, с точки зрения своей доктрины, вредным ослабление сил на главном театре войны, во имя ведения операции, в пользе которой он не отдавал себе ясного отчета и цель которой, по его млению, достигалась победой над Германией, в-третьих, в нашей военной среде всегда жило известное недоверие к «боевым» способностям флота, и оно значительно усилилось после столь несчастной для нашего флота войны с Японией, причем вследствие совершенно различной структуры сухопутной и морской вооруженной силы, наша военная среда не могла себе уяснить и оценить того поистине гигантского успеха, который был после войны с Японией достигнут в боевой подготовке нашего флота, а потому в начале мировой войны продолжала относиться к его боевым способностям с тем же недоверием.

Все это, конечно, не могло не влиять отрицательно на суждения руководителей нашего сухопутного Генерального Штаба об операциях флота против Босфора.

Между тем весь личный состав флота и такие его выдающиеся знатоки Босфорского вопроса, как адмирал Канин и Коськов, считали прорыв нашего Черноморского флота через Босфор к Константинополю при условии, конечно, внезапности, вполне осуществимым.