В огне повенчанные. Рассказы

— Я уже сказал вам: буду рекомендовать вас в разведку, — Майор встал и пожал Казаринову руку. — Нам с вами повезло, лейтенант. Я только что вышел из госпиталя, а вы из вяземского ада… И сразу вливаемся в легендарную дивизию. Так что если придется стоять, то будем стоять, как стояла эта дивизия у озера Хасан. А сейчас — вот моя записка к начальнику разведотдела штаба армии.

— Понял вас, товарищ майор. Спасибо за доверие. А как поступите с солдатами, о которых я вас просил?

— Этот вопрос решайте с начальником разведотдела. Солдатами занимаюсь не я. — Майор посмотрел на список, лежавший перед ним. — Пригласите ко мне капитана Бурова.

Григории вышел из кабинета майора и, поймав на себе взгляды усталых и измученных людей, ожидающих очереди, выкрикнул:

— Капитан Буров! К майору!

В углу коридора, тяжело опершись ладонями о колени, поднялся высокий худой капитан. Неторопливо заплевав самокрутку и расправив под ремнем шинель, он решительно шагнул к кабинету майора.

ГЛАВА XXXIV

Воспользовавшись ночным затишьем, Григорий решил продолжить записи, которые он начал вести с того дня, когда они оставили левый берег Березины. Что толкнуло его к этому занятию — он еще сам не отдавал себе отчета, но чувствовал облегчение, когда на бумаге разговаривал сам с собой и с Галиной. Все чаще это чувство необходимости душевной исповеди заставляло его уединиться, чтобы записать несколько строк в толстом блокноте с клеенчатыми корками.

Записывал названия сел и городов, которые пришлось оборонять. Отмечал места гибели своих батарейцев, координаты их захоронения, с тем чтобы, когда отступление кончится и фронт стабилизируется, сообщить при первой же возможности их родным. Посылать горестные вести в дни, когда велись эти записи, не имело никакого смысла: почтовая связь в прифронтовой полосе была парализована настолько, что письма на восток в некоторых местах шли медленнее, чем перемещалась в этом же направлении линия фронта.

Первая запись на первой странице обжигала Григория всякий раз, как только он раскрывал блокнот. Он сделал ее при лунном свете на окраине села Марьинское, когда смертельно усталые батарейцы спали крепким сном под открытым небом, а его мучила бессонница. Примостившись у лафета орудия, вокруг которого спали солдаты расчета Серебрякова, Казаринов открыл блокнот и, напряженно вглядываясь в тускло-серый лист бумаги, вывел простым карандашом:

«Галя!.. Я хочу с тобой говорить… Мне очень тяжело… Помнишь, там, под нашей ивой, всего два месяца назад, мы загадали: что бы с нами ни случилось, куда бы ни забросила нас судьба — в день своего пятидесятилетия, на рассвете, мы придем на кручу Днепра к нашей иве. Ты еще тогда спросила: «А ты не разлюбишь меня старую, пятидесятилетнюю?» И я ответил тебе: «Мы никогда не будем старыми».

Очень тяжелые идут бои, Галчонок. Из моей батареи осталась треть личного состава…»

Григорий перечитал эту запись и почувствовал давящую боль в груди, которая всякий раз, когда он читал эти строки, горячей удушливой волной захлестывала грудь, подступала к горлу…

Десять дней назад, почти сразу же после выхода из окружения, как только принял разведроту, Григорий написал письмо деду. Ответа все еще не было. А пора бы. Кое-кто из его разведчиков уже получил письма из дому. Забеспокоился. Грешным делом, вчера выкроил полчаса, когда был в штабе армии, и заскочил в местную районную библиотеку. Просмотрел все последние страницы подшивки «Правды» начиная с июня. Некролога на академика Казаринова не было. Значит, жив. Решил написать деду еще: кто знает, может быть, первое письмо затерялось.

Примостившись у «люстры», Григорий поудобнее закутался в полушубок, наброшенный на плечи, и склонился над блокнотом.

«Дорогой дедушка!

Пишу тебе второе письмо после того, как вышел из окружения. На первое письмо ответа еще не получил. Я уже писал тебе о гибели Галины. Произошло это на моих глазах. Могилой ей стал Днепр-батюшка. Писать подробности нет сил. Если суждено будет свидеться — расскажу.

Как ты уже знаешь из газет и из сводок Совинформбюро, на нашем рубеже идут жестокие бои. Я пока жив и здоров. Командую ротон разведчиков. С болью в сердце по приказу свыше нам пришлось оставить знаменитое поле русской славы. Если бы не приказ свыше, все бы мы, но задумываясь, сложили свои головы на этом поле. Сейчас я от тебя совсем недалеко, в часе езды на твоем ЗИСе. Но знаю, что думать сейчас о встрече — просто смешно.

Сейчас глубокая ночь. Мои солдаты спят глубоким сном. Блиндаж у нас надежный. Над головой три наката толстенных бревен, а на бревнах земли метра полтора.