Въ огонь и въ воду

— Поговоримъ объ этомъ послѣ, пожалуйста! возразила Леонора спокойно. Я, можетъ быть, бредила; мнѣ представились вы подъ видомъ голубя, похищаемаго коршуномъ… Вы вѣдь знаете, что всѣ мы итальянцы очень суевѣрны и я, право, не виновата, что вѣрю въ предчувствія.

Взглядъ ея скользнулъ при этомъ на графа де Шиври.

— Навѣрное, что нибудь случилось, шепнулъ Цезарь на ухо Лудеаку.

— Боюсь, что такъ, отвѣчалъ этотъ тоже шопотомъ.

Пока Монтестрюкъ забывалъ и себя, и всѣхъ близъ Орфизы, Коклико, у котораго еще звенѣло въ ушахъ восклицаніе капитана, бросился вслѣдъ за нимъ къ выходу изъ ущелья, вмѣстѣ съ Угренкомъ, который ужь вообразилъ себя настоящимъ солдатомъ, потому только, что понюхалъ пороху.

— Вѣдь ты тоже слышалъ, неправда ли? спрашивалъ его Коклико. Меня вѣдь не обманулъ слухъ? Вѣдь онъ крикнулъ: Громъ и молнія!

— И еще какимъ страшнымъ голосомъ! Я такъ и подскочилъ, на сѣдлѣ.

— Да! да! Этотъ громъ съ молніей я бы узналъ между тысячью криковъ.

Слѣды крови еа травѣ и на камняхъ вели ихъ по горамъ шаговъ на сотню. Они думали, что человѣкъ, за которымъ они гонятся, раненъ и что эти слѣды крови помогутъ имъ нагнать его, какъ вдругъ увидали подъ большимъ кустомъ на травѣ несчастнаго, который усиливался слабѣющей рукой остановить кровь, лившуюся ручьемъ изъ широкой раны на головѣ. Это былъ не капитанъ Бриктайль, но жалость и состраданіе охватили Коклико и онъ подъѣхалъ поближе къ раненому.

При видѣ верховаго, этотъ приподнялся съ трудомъ.

— Ну! вы изъ тѣхъ, что тамъ надѣлали-таки намъ хлопотъ! Хотите доканать меня — это ваше дѣло; только, ради Бога, поскорѣй: не мучьте!

— Доканать? сказалъ Угренокъ, сойдя съ лошади; нѣтъ, мы не изъ таковыхъ, пріятель!

И онъ принялся обвязывать платкомъ разрубленную голову бѣдняги, между тѣмъ какъ Коклико давалъ ему пить изъ фляжки. Раненый взглянулъ на нихъ съ удивленьемъ.

— Ну! сказалъ онъ, облизываясь, я видѣлъ на своемъ вѣку многое, но ничего еще въ этомъ родѣ!

Онъ растянулся на травѣ, головой въ тѣни.

— Вы мнѣ попали какъ разъ въ слабую жилку, продолжалъ онъ — хоть еще разъ въ жизни досталось выпить, да и водка же какая славная, клянусь Богомъ!… Теперь и душѣ будетъ легче умирать.

— Что тамъ толковать о смерти?… Ужь если вашей душѣ вздумалось забраться въ такое худое тѣло, то, видно, ей тамъ нравится… Я христіянинъ, и разъ судьба послала мнѣ встрѣтиться въ Германіи съ землякомъ — я это вижу по вашему выговору, — то не дамъ же я ему такъ пропасть безъ всякой помощи.

Сказавъ это, Коклико взвалилъ его къ себѣ на плечи и отнесъ къ дровосѣку, домишко котораго виднѣлся на горѣ по выходившему изъ трубы дыму.

— Эй! кто тамъ? крикнулъ онъ. — Вотъ возьмите-ка себѣ раненаго — Богъ вамъ его посылаетъ, такъ и ухаживайте за нимъ получше: это зачтется вамъ въ раю. А вотъ пока и деньги за труды и на расходъ.

Дровосѣкъ съ женой сдѣлали на скоро постель изъ моху и сухого листа, покрыли простыней и уложили на ней раненаго.

Коклико собирался ужь уходить, какъ почувствовалъ, что его кто-то дернулъ за рукавъ.

— Это я… хочу вамъ сказать два слова… У меня сердце растаяло отъ того, что вы для меня сдѣлали… а растрогать Пемпренеля — это штука, право, нелегкая… Мнѣ сильно хочется стать вамъ другомъ, если только останусь живъ… Значитъ, вамъ когда случится надобность въ человѣкѣ съ добрыми ногами и зоркими глазами, лишь бы только у него голова тогда была цѣла, — вспомните обо мнѣ…. Для васъ я сдѣлаю то, чего никогда ни для кого не дѣлалъ…

— Доброе дѣло, что-ли?

— Ну, да, хоть и доброе дѣло, особенно, если отъ него будетъ вредъ кое-кому!

— Но, разставаясь въ Тиролѣ, гдѣ же мы можемъ сойдтись опять?

— А хоть бы въ Парижѣ: я вернусь туда прямехонько, какъ только буду въ силахъ переставлять ноги. Чортъ бы побралъ глупую фантазію потаскаться на чужой сторонѣ!

Онъ притянулъ одѣяло подъ бороду и, сдѣлавъ знакъ Коклико чтобъ тотъ подошелъ поближе, продолжалъ:

— Вы знаете, что меня зовутъ Пемпренель…. Значитъ, если вамъ встрѣтится надобность въ моихъ услугахъ, походите только по Медвѣжьей улицѣ и поищите тамъ плохенькій трактиръ подъ вывѣской Крысы Прядильницы. Тамъ меня и найдете.

Онъ глубоко вздохнулъ и продолжалъ:

— Крыса-то-вѣдь я самъ, увы! а ужь и бѣгалъ-то я сколько на своемъ вѣку!… [4]Держитъ этотъ трактирчикъ женщина, которую зовутъ Кокоттой…. Она такая же жирная, какъ я худой, и живемъ мы съ ней ладно. Я скромно прячусь у ней отъ людскаго любопытства…. Когда вспомните обо мнѣ, дайте ей въ руки только клочокъ бумажки съ тремя словами: Пемпренель, Зальцбургъ и Коклико, вѣдь васъ такъ зовутъ, кажется? да напишите ихъ не сряду, а одно подъ другимъ. Я пойму и буду ждать васъ.

— Хорошо, вспомнимъ, сказалъ Угренокъ,

— А теперь спите себѣ покойно, продолжалъ Коклико; время бѣжитъ и намъ пора вернуться къ своимъ.

Онъ высыпалъ на руку дровосѣку, что еще оставалось у него въ кошелькѣ и, сѣвъ на коней съ маленькимъ товарищемъ, поскакалъ назадъ въ долину, гдѣ Монтестрюкъ бесѣдовалъ съ Орфизой де Монлюсонъ.

XXXII Тишина послѣ бури