Въ огонь и въ воду

Оставшись вдвоемъ съ Лудеакомъ, внѣ себѣ отъ бѣшенства, съ пѣной на губахъ, совсѣмъ зеленый, графъ де-Шиври топнулъ ногой и разразился наконецъ гнѣвомъ:

— Слышалъ? крикнулъ онъ. И какъ гордо она это сказала! можно было подумать, право, что вовсе не обо мнѣ идетъ тутъ дѣло… Понимаешь ли ты, скажи мнѣ? Я, я самъ попалъ въ западню, какъ школьникъ, я осмѣянъ, позорно осмѣянъ… и кѣмъ-же?.. ничтожнымъ проходимцемъ изъ Гасконьи!

— Не говорилъ я тебѣ, что онъ опаснѣй, чѣмъ ты предполагаешь? сказалъ Лудеакъ.

— Да вѣдь и ты виноватъ тоже!.. Не шепни ты мнѣ на ухо, не взгляни на меня, я бы прижалъ его къ стѣнѣ… и сегодня же вечеромъ онъ былъ бы убитъ!..

— Что кто-нибудь изъ васъ былъ бы убитъ, я въ этомъ увѣренъ. Но только еще вопросъ, кто именно, онъ или ты?

— О! отвѣчалъ Цезарь, пожимая плечами.

— Не выходи изъ себя! До меня дошелъ слухъ объ одной исторіи, случившейся какъ-то въ Арманьякѣ, и я начинаю думать, что графъ де-Монтестрюкъ въ; состояніи помѣряться силами съ самыми искусными бойцами… Впрочемъ, ты можешь самъ справиться, и если меня обманули, то всегда можешь поднять снова дѣло. Онъ не изъ такихъ, что отступаютъ, повѣрь мнѣ!

Лудеакъ взялъ графа де-Шиври подъ руку и сказалъ ему вкрадчивымъ голосомъ:

— Мой другъ, не поддавайся совѣтамъ гнѣва: онъ рѣдко даетъ хорошіе. У тебя много прекрасныхъ качествъ, которыя могутъ повести тебя далеко; но ты ихъ портишь своей живостью, которую надо предоставить мелкотѣ. У тебя умъ тонкій, изворотливый, ты схватываешь быстро, рѣшаешь тоже. Тебѣ смѣло можно поручить всякое щекотливое дѣло, гдѣ требуется разомъ и ловкость, и твердость; я тебя видѣлъ на дѣлѣ. Ты знаешь, куда надо мѣтить и бьешь вѣрно, только иногда ты слишкомъ горячишься. Ты честолюбивъ, другъ Цезарь, и ты разсуждалъ правильно, что рука такой наслѣдницы, какъ Орфиза де-Монлюсонъ, которая принесла бы тебѣ въ приданое огромныя имѣнья и герцогскую корону, откроетъ тебѣ всѣ поприща… Это очень умно, но не ставь же, ради Бога, всѣ свои шансы на одну карту… Хорошо ли будетъ, если ты получишь въ тѣло вершка три желѣза, которое уложитъ тебя въ постель мѣсяцевъ на пять, на шесть, а то и совсѣмъ отправитъ на тотъ свѣтъ разсуждать о непостоянствѣ и непрочности всего въ этомъ мірѣ? Учись прибѣгать къ открытой силѣ, чтобы отдѣлаться отъ врага, только тогда, когда истощились уже всѣ средства, какія можетъ доставить тебѣ хитрость… Подвергай себя опасности только въ крайнемъ случаѣ, но за то ужь и дѣйствуй тогда рѣшительно и бросайся на противника, какъ тигръ на добычу.

— А съ ненавистью какъ же быть? вѣдь я никого никогда такъ ненавидѣлъ, какъ ненавижу этого Монтестрюка, который охотися по моему слѣду и, въ минуту вызова, можетъ похвастаться, что я отступилъ передъ нимъ: вѣдь онъ вызвалъ меня, Лудеакъ, а я отступилъ!

— Э! съ этой-то самой минуты я и получилъ о тебѣ лучшее мнѣніе, Цезарь! Я вовсе не забылъ о твоей ненависти, и именно для того, чтобы получше услужить ей, я и говорю-то съ тобою такъ… У меня на сердцѣ тоже ненависть не хуже твоей… Я ничего не пропустилъ изъ всей сцены, въ которой рядомъ съ тобой и съ нимъ, и другіе тоже играли роль… Твое дѣло я сдѣлалъ и своимъ; прійдетъ когда нибудь часъ, но подожди, Шиври, подожди… и не забывай никогда, что царь итакскій, самый лукавый изъ смертныхъ, всегда побѣждалъ Аякса, самаго храбраго изъ нихъ!

— Ну, такъ и быть! возразилъ Цезарь, поднимая омраченное злобой чело, я забуду на время, что Александръ разрубилъ мечомъ Гордіевъ узелъ, и оставлю свою шпагу ножнахъ; но такъ же вѣрно, какъ-то, что меня зовутъ графъ де Шиври, я убью графа де-Монтестрюка или онъ убьетъ меня.

XIV Маски и лица

Трудно было бы отгадать, что заставило герцогиню д'Авраншъ принять рѣшеніе, столь сильно оскорбившее гордаго графа де Шиври. Можетъ быть, она и сама хорошо не знала настоящей причины. Разумѣется, тутъ важную роль играла фантазія, которая всегда была и будетъ свойственна всѣмъ вообще женщинамъ. Орфизѣ было всего осьмнадцать лѣтъ, цѣлый дворъ окружалъ ее; но въ этомъ поступкѣ, породившемъ соперничество двухъ пылкихъ молодыхъ людей, проскакивало желаніе показать свою власть. Самолюбію ея льстило двойное поклоненіе, столь явно высказанное; но, быть можетъ еще, вникнувъ поглубже въ сердце блестящей и гордой герцогини, можно бы было открыть въ немъ волненіе, симпатію, какое-то неопредѣленное чувство, въ которомъ играла роль и неожиданность, побуждавшая ее склоняться на сторону графа де Монтестрюка. Онъ съумѣлъ удивить ее, тогда какъ Цезарь де Шиври имѣлъ неосторожность показать свою увѣренность въ успѣхѣ. Она была оскорблена этой увѣренностью, сама того не сознавая, и принятое ею рѣшеніе, ободряя одного, служило вмѣстѣ съ тѣмъ и наказаніемъ другому.

А что можетъ выйти изъ этого — Орфиза и не думала. Ей довольно было и того, что въ послѣднюю, рѣшительную минуту развязка будетъ все-таки зависѣть отъ нея одной.