Въ огонь и въ воду

— Вы добры и великодушны, сказала она, пожимая руку Колиньи, но меня приковалъ здѣсь долгъ, а я не измѣню ему, что бы ни случилось. Чѣмъ сильнѣй вопіетъ моя совѣсть, тѣмъ больше я должна посвятить себя своему ребенку! А кто знаетъ! быть можетъ, когда-нибудь я одна у него и останусь. И притомъ, еслибъ меня и не держало въ стѣнахъ этого замка самое сильное, самое святое чувство матери, никогда я не рѣшусь — знайте это — взвалить на вашу молодость такое тяжелое бремя! Женщина, которая не будетъ носить вашего имени, къ которой ваша честность прикуетъ васъ желѣзными узами, которая всегда и повсюду будетъ для васъ помѣхой и стѣсненіемъ!… нѣтъ, никогда! ни за что!… Одна мысль, что когда-нибудь я увижу на вашемъ лицѣ хоть самую легкую тѣнь сожалѣнія, заставляетъ меня дрожать… Ахъ, лучше тысячу мукъ, чѣмъ это страданіе! Даже разлуку, неизвѣстность легче перенести, чѣмъ такое горе!…

Вдругъ она пріостановилась.

— Что я говорю о разлукѣ!… Ахъ, несчастная! развѣ вашъ отъѣздъ и такъ не близокъ? развѣ это не скоро?… завтра, быть можетъ?

Луиза страшно поблѣднѣла и вперила безпокойный взоръ въ глаза графа де Колиньи.

— Да говорите же, умоляю васъ! сказала она; да, я теперь помню… Вѣдь вы мнѣ говорили, что васъ скоро призовутъ опять ко Двору, что король возвращаетъ вамъ свое благоволеніе, что друзья убѣждаютъ васъ поскорѣй пріѣхать, и что даже было приказаніе…

Она не въ силахъ была продолжать; у ней во рту пересохло, она не могла выговорить ни слова.

— Луиза, ради Бога…

— Нѣтъ, сказала она съ усиліемъ, я хочу все знать… ваше молчаніе мнѣ больнѣй, чѣмъ правда… чего мнѣ надо бояться, скажите… Это приказаніе, которое грозило мнѣ… Правда-ли? оно пришло?

— Да; я получилъ его вчера, и вчера у меня не хватило духу сказать вамъ объ этомъ,

— Значитъ, вы уѣдете?

— Я ношу шпагу: мой долгъ повиноваться…

— Когда же? спросила она въ раздумьи.

— Ахъ! вы слишкомъ рано объ этомъ узнаете!

— Когда? повторила она съ усиліемъ.

Онъ все еще молчалъ.

— Завтра, можетъ быть?

— Да, завтра…

Луиза вскричала. Онъ схватилъ ее на руки.

— А! вотъ онъ, страшный часъ, прошепталъ онъ.

— Да, страшный для меня! сказала она, открывъ лицо, облитое слезами… Тамъ вы забудете меня… Война, удовольствія, интриги… займутъ у васъ все время… и кто знаетъ? скоро, можетъ быть, новая любовь…

— Ахъ! можете-ли вы это думать?…

— И чѣмъ же я буду для васъ, если не воспоминаніемъ, сначала, быть можетъ, живымъ, потому что вы меня любите, потомъ — отдаленнымъ и, наконецъ, оно неизбѣжно совсѣмъ исчезнетъ? Не говорите — нѣтъ! Развѣ вы знаете, что когда-нибудь возвратитесь сюда? Какъ далеко отъ Парижа наша провинція и какъ счастливы тѣ, кто живетъ подлѣ Компьеня или Фонтенебло! Они могутъ видѣться съ тѣмъ, кого любятъ… Простая хижина тамъ, въ лѣсу была-бы мнѣ милѣе, чѣмъ этотъ большой замокъ, въ которомъ я задыхаюсь.

Рыданія душили графиню. Колиньи упалъ къ ногамъ ея.

— Что же прикажете мнѣ дѣлать?.. Я принадлежу вамъ… прикажите… остаться мнѣ?..

— Вы сдѣлали-бы это для меня, скажите?

— Да, клянусь вамъ.

Графиня страстно поцѣловала его въ лобъ.

— Еслибъ ты зналъ, какъ я обожаю тебя! сказала она. Потомъ, отстраняя его:

— Нѣтъ! ваша честь — дороже спокойствія моей жизни… уѣзжайте… но, прошу васъ, не завтра… О! нѣтъ, не завтра!.. еще одинъ день… я не думала, что страшная истина такъ близка… она разбила мнѣ сердце… Дайте мнѣ одинъ день, чтобъ я могла привыкнуть къ мысли разстаться съ вами… дайте мнѣ время осушить свои слезы.

И, силясь улыбнуться, она прибавила:

— Я не хочу, чтобъ вы во снѣ видѣли меня такою дурною, какъ теперь!

И опять раздались рыданія.

— Ахъ! какъ тяжела бываетъ иногда жизнь… Одинъ день еще, одинъ только день!

— Хочешь, я останусь?

Луиза печально покачала головой.

— Нѣтъ, нѣтъ! сказала она, это невозможно! Завтра я буду храбрѣе.

— Что ты захочешь, Луиза, то я и сдѣлаю. Завтра я прійду опять и на колѣняхъ поклянусь тебѣ въ вѣчной любви!

Онъ привлекъ ее къ себѣ; она раскрыла объятія и ихъ отчаяніе погасло въ поцѣлуѣ.

На разсвѣтѣ, когда день начинается, разгоняя сумракъ ночи, человѣкъ повисъ на тонкой, едва замѣтной веревкѣ, спустившейся съ вершины замка до подошвы замка Монтестрюка. Графиня смотрѣла влажными глазами на своего дорогаго Колиньи, спускавшагося этимъ опаснымъ путемъ; веревка качалась подъ тяжестью его тѣла. Крѣпкая шпага его царапала по стѣнѣ, и когда одна изъ его рукъ выпускала шелковый узелъ, онъ посылалъ ею поцѣлуй нѣжной и грустной своей Луизѣ, склонившейся подъ окномъ. Слезы ея падали капля за каплей на милаго Жана.

Скоро онъ коснулся ногами земли, бросился въ мягкую траву, покрывавшую откосъ у подошвы скалы, и, снявъ шляпу, опустилъ ее низко, такъ что перо коснулось травы, поклонился и побѣжалъ къ лѣску, гдѣ въ густой чащѣ стояла его лошадь.

Когда онъ совсѣмъ исчезъ изъ глазъ графини въ чащѣ деревьевъ, она упала на колѣни и, сложивъ руки, сказала:

— Господи Боже! сжалься надо мной!