В оккупации. Дневник советского профессора

Итак, меньше одного процента студентов могут писать без ошибок. И это на 20-й год после Октябрьской революции. Такие интеллигенты могут скорее быть бременем, нежели пользой для государства. Одно дело, конечно, понастроить по планам старых русских инженеров и иностранных специалистов много фабрик и электростанций, а другое дело – создать свою, новую, социалистическую культуру. Ведь революция, всколыхнувшая глубокие массы народа, не выдвинула ни одного талантливого поэта, композитора, драматурга. Много и тех, и других, и третьих, но какова их ценность! Поэтому следовало как зеницу ока хранить остатки старой интеллигенции, ибо она возникла путем отбора наиболее одаренных представителей русского народа. Вместо этого интеллигенция затравлена, унижена, придавлена и в значительной мере уничтожена. Правильно сказал Сталин: «Кадры решают все». А с такими кадрами, какие имеются сейчас, больших культурных ценностей не создать.

2 января (утром)

Вчера производилась в Харькове предварительная перепись населения. Жителям нашей квартиры было заявлено, что до двух часов дня они должны сидеть дома и ждать переписчика. Между тем этот последний явился к трем часам. При заполнении анкеты некоторые недоразумения вызвал пункт «Верующий или неверующий?» Несмотря на то что в газетах неоднократно писалось о том, что гражданам гарантирована тайна их ответов, многие боятся сказать, что они веруют. Одна домашняя работница в нашей квартире сбежала, чтобы не заполнять эту анкету: она – верующая, но боится об этом заявить и вместе с тем не хочет лгать и говорить, что она не верит. Когда переписчик обратился с этим же вопросом к немке, служащей гувернанткой моей дочери, она оказалась в большом затруднении и не знала, что ответить. «Как вам сказать? – заявила она. – Временами я верую, а временами нет. Как когда! Раз в год я в церкви бываю!» Несмотря на это, ее записали неверующей.

Какое значение могут иметь подобные статистические данные, если люди боятся говорить правду? Все напуганы. Никто не верит обещаниям правительства. Вот и окажется, вероятно, что лишь ничтожная часть граждан СССР имеет веру в различные религии, а между тем это, несомненно, не так. Со слов одного летчика мне известно, что когда красноармейцы совершают прыжок с парашютом, они почти все, перед тем как прыгать, осеняют себя крестным знамением. Что это? Вера или просто привычка?

2 января (вечером)

Я заканчиваю чтение книги Макса Гельца «От белого креста к красному знамени». Русский перевод ее был издан в 1930 г. Макс Гельц – видный немецкий коммунист; в период 1918–1920 гг. он руководил несколько раз рабочими восстаниями, произвел много экспроприаций и, будучи арестованным, совершил несколько удачных побегов. Читая его книгу, я был глубоко удивлен тем, что гражданская война в Германии имела гораздо более гуманные формы, чем у нас, и тем, что немецкое правосудие, которое Гельц стремится размалевать самыми темными красками, является, по его же данным, бесконечно более справедливым и менее жестоким, чем советские политические органы, т. е. чем ГПУ.

Я невольно сравнил те условия, в которых я находился в течение моего заключения в специальном корпусе ГПУ УССР в 1933 г., с теми, в которых был Гельц в Моабитской тюрьме в Берлине. Гельц жалуется на то, что его выводили гулять в тюремный двор лишь на 20 минут. Что касается меня, то я не гулял ни разу в течение двух с половиной месяцев, и другие заключенные также не выводились на прогулки. Гельц жалуется на то, что его спрашивали «целыми днями». Между тем в ГПУ заключенных допрашивают преимущественно по ночам, а днем им строго запрещается спать. При этом человек скоро доводится до невменяемого состояния.

Гельц возмущается тем, что его камера ночью была все время освещена. «Ночи, – пишет он, – превратились из-за этого в сплошное мучение. Немногие люди могут спать при свете; я принадлежу к числу тех, кто не может уснуть в освещенной комнате, как бы он ни устал». Что бы он сказал, если бы был подвергнут заключению в спецкорпусе ГПУ! Там имеются камеры, в которые дневной свет не проникает никогда и которые все время, и днем, и ночью, освещены яркими электрическими лампочками. Во всех прочих камерах лампочки в 200 свечей горят целую ночь, и яркий свет ослепляет глаза заключенного. Гельц добился того, чтобы электрическая лампочка была обернута бумагой. Этого, конечно, никогда не разрешили бы в ГПУ. Защищая глаза от слишком яркого света, я пробовал прикрывать лицо кепкой, но вахтеры меня будили, грубо ругали и требовали, чтобы я снял шапку: им нужно было видеть мое лицо даже во время сна.