Глава 8. Донецк. Яма
На фоне бирюзово-синего донбасского неба колышутся позолоченные лучами заката листики берёз. Удивительно, как редко, будучи на свободе, мы поднимаем головы вверх, чтобы просто полюбоваться красотами мира, которыми одарил нас Всевышний, — облаками, Луной, листвой, звёздами.
Сейчас у меня наконец-то много времени и я с удовольствием всё это созерцаю. Правда, для того, чтобы я наконец-то оторвался от бешеного марафона хлопот, Всевышнему пришлось посадить меня в яму. Да, я сижу в самой настоящей яме, вырытой экскаватором, глубиной метров шесть, на одной из баз подразделения «Восток».
Что инкриминируют — пока неизвестно, но скорее всего статьи будут стандартными для медработника — хищения гуманитарки или торговля наркотиками. Это много позже, в другой раз, когда милостью Всевышнего вся группировка будет знать, что я сам не ворую и рядом с собой не даю, статьи обвинений станут другими, гораздо более «интересными». А в данный момент всё только начинается.
Как только я попал в яму, первым делом возблагодарил Всевышнего, что стоит тёплая солнечная погода — если бы не дай Бог пошёл дождь, среди глинистого грязевого болота мне бы было, мягко говоря, намного менее комфортно. Потом я прилёг на землю и уснул крепчайшим, богатырским сном смертельно уставшего человека с чистой совестью. Крайней мыслью было: «Слава Богу, наконец-то высплюсь!» На самом деле моя загруженность весь этот крайний месяц была столь велика, что желание выспаться стало основным, а от переутомления иногда возникали любопытные галлюцинации. Например, однажды, находясь в пути с сочувствующим нам гражданским, в его машине, и рассказывая им что-то, я с крайним изумлением заметил, что вижу себя чуть со стороны и сверху — словно бы душа вылетела из тела, оттуда же слышу свою речь, пытаюсь эту речь контролировать, чтоб не говорить чуши, и выходит это со стороны-то с исключительным трудом.
Когда проснулся, порадовался, что я сижу в яме, а не в душном подвале, где толпа народу. И принялся любоваться небом и колышущимися на его фоне листками берёз.
Под вечер сделал гимнастику от стресса — мою любимую, метод «ключ», гениальное изобретение русского учёного Алиева Хасая Магомедовича. Много позже, уже после войны, я не раз буду слышать язвительные замечания от умников типа: «Эффективность его метода подтверждена только публикациями жёлтой прессы — а где статьи в серьёзных научных журналах?» Что вам нужно — шашечки или ехать? Вам нужны публикации или эффективность? Если ты в ожидании расстрела пять минут делаешь гимнастику и становишься полностью спокоен — какие ещё доказательства эффективности нужны.
При этом что интересно. В ходе боевых действий бойцы, которые будут рядом со мной, не раз будут попадать в тяжёлые стрессовые ситуации, испытывать сильнейший психологический шок. Но никто из них не захочет добровольно сделать несколько простых упражнений, чтобы успокоиться, — помахать руками, повертеть головой. А вот оба моих соседа по яме в высшей степени активно будут выполнять эти упражнения — видимо, совсем уж тяжёлый стресс их придавил. Кстати, один из них окажется крайне любопытным индивидуумом — по христианской терминологии таких именуют «блаженными». А может быть, и «одержимыми». Примерно тридцатилетний мужик, нигде не работающий, каждый день ходящий уже много лет пешком из Донецка в Горловку и обратно — в поисках «секрета бессмертия». Такой индивидуум в военное время вызывает массу вопросов, и как только он второй раз подряд попёрся полем мимо блокпоста, по обыкновению бормоча себе что-то под нос, ребята из ополчения внесли коррективы в его курс, и он оказался в яме. Находясь там, он причитал, беспокоился, сокрушался и боялся во весь голос — по моему разумению, его терзал не столько страх смерти, сколько внутренняя дисгармония, тот самый поиск своего места в мире, который заставлял его пешком ходить по 40 километров зараз — в Донецк и обратно. Такие люди тоже зачем-то нужны Богу, недаром бродячие дервиши, суфии и «Бога ради юродивые» во многих традиционных культурах почитались и береглись. Любопытно было выслушать его спутанные, «не от мира сего» речи о смысле жизни, о том, что вся жизнь станет совсем другой, когда люди станут бессмертными. Потому мне его было жаль даже больше, чем если бы он был нормальным человеком.