В оковах льда

— Поздравляю, детка, — говорит он. — Ты прошла мое первое испытание. И все еще можешь получить работу.

Я вздыхаю.

— Это будет долгий день, верно? У тебя тут обедами кормят? А еще мне опять нужен лед.

Дверь в стеклянной стене его кабинета, о существовании которой я даже не подозревала, открылась в стеклянную кабину лифта.

Честерс оказался больше, чем я думала. И пока мы ехали вниз, я фиксировала виды.

И слегка волновалась.

То, что он позволяет мне увидеть так много, означает: подписала я его дурацкое заявление или нет — он считает меня пойманной.

Стеклянный кабинет Риодана не единственное место, откуда он может за всем наблюдать. Там только вершина айсберга, и, чуваки, я правда имею в виду айсберг, с мегатоннами скрытой информации. Центральная клубная зона Честерса — внутренняя половина в двенадцать этажей, которые видит публика, — это едва ли десятая часть. Основная же часть, где зависают, танцуют и заключают сделки с дьяволом, заключена внутри куда большей структуры. Риодан и его люди живут за стенами клуба, в том, что начинает казаться мне огромным подземным городом. Все стены тут из двустороннего стекла. Эти парни могут быстро попадать на любой этаж, добираться туда на эскалаторах или на лифте, могут в любое время наблюдать за любым участком. Кто‑то серьезно продумал дизайн этого места. И никак они не могли построить все это после того, как на Хэллоуин рухнули стены. Интересно, как давно все это здесь торчит — под лощеным, гламурным, пафосным Честерсом, горячей точкой для кинозвезд, моделей и богачей. Я размышляю о том, что этот подземный мир может, как и наше аббатство, прятаться под изменчивым внешним прикрытием уже несколько тысяч лет.

Впечатлить меня сильнее просто невозможно. Тут так здорово, что я даже завидую. Желание все пронюхать вырастает до совершенно нового, высокотехнологичного уровня.

— Нравится то, что ты видишь, детка.

Я принимаюсь обкусывать заусенцы, делая вид, что мне скучно.

Лифт останавливается, и двери с шипением раздвигаются. Судя по моим подсчетам, мы сейчас в полумиле под Дублином.

Первое, что меня изумляет, — это холод. Я закутываюсь в плащ, но это мало чем помогает. Мне нравится, как выглядит кожа. Но я терпеть не могу ее теплоизоляцию.

Второе, что изумляет, — тишина. В большинстве зон Честерса слышны тонкие обрывки музыки или разговоров двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Хоть какой‑то белый шум. На этом этаже тихо, как по ту сторону смерти.

А третье, что меня поражает, — темнота.

Риодан ждет меня на выходе из лифта.

— Ты там и правда что‑то видишь? — У него есть сверхспособности, которых нет у меня? Я хорошо вижу в темноте, но не в такой же непроглядной.

Он кивает.

Я ненавижу Риодана.

— Ну а я нет. Так что включи какой‑то хренов свет. Кстати, Теней тут много?

— Меня они не беспокоят.

Тени его не беспокоят. Тени едят все. Без всякой дискриминации.

— Здорово. Но они беспокоят меня. Свет. Быстро.

— Лампы здесь не работают.

И раньше, чем я успеваю достать фонарик, он достает из кармана свой и протягивает его мне. Самый классный фонарик из всех, что я видела, — в форме пули. Маленький, гладкий, серебристый, и, когда я включаю, луч бьет в коридор так, словно в лифте взошло солнце.

— Обалдеть! — восхищенно говорю я. — У тебя самые лучшие игрушки.

— Выходи из лифта, детка. Нас ждет работа.

Я следую за ним, и мое дыхание замерзает в воздухе.

Раньше я думала, что под Честерсом только шесть этажей. Теперь знаю, что их как минимум двадцать, — я считала по пути вниз. Тот, на котором мы оказались, разделен на три сектора. Я мельком смотрю сквозь открытые двери в те залы, которые четырнадцатилетним видеть не надо. Ну и ладно, вся моя жизнь проходит под грифом «Не для детей».

Чем дальше мы шагаем по коридору, направляясь к высокой двойной двери, тем сильнее становится холод. Он проникает сквозь плащ, лезвиями полосует мне кожу. Я дрожу, и зубы начинают стучать.

Риодан смотрит на меня.

— Сколько холода ты можешь выдержать до того, как умрешь.

Грубо и сразу к делу. В этом весь Риодан.

— Не знаю. Я скажу, когда пойму, что на грани.

— Но больше, чем большинство людей.

Как обычно у него, это не вопрос, но я все равно киваю. Я всего могу выдержать больше, чем большинство людей.

И все же к тому времени, когда мы останавливаемся перед закрытыми дверями в конце коридора, мне уже больно. Я уже пятьдесят ярдов как вовсю притопываю ногами. А теперь начинаю бежать на месте, чтобы кровь не замерзла в венах. Горло и легкие горят с каждым вздохом. Я чувствую, что холод давит на эти двери изнутри, словно какая‑то плотная материя. Я смотрю на Риодана. Его лицо покрыто льдом. Когда он приподнимает бровь, лед трескается и осыпается на пол.

Я качаю головой.

— Не смогу.

Ни за что я туда не отправлюсь.

— Я думаю, что сможешь.

— Чувак, я крутая. Иногда даже Самая Крутая. Но и у меня есть пределы. У меня там сердце заледенеет.

В следующий момент его рука оказывается на моей груди, словно он пытается ко мне приставать.