В оковах страсти

Дагмар Тродлер В оковах страсти

Памяти Марии-Луизы Тродлер посвящаю

Глава 1.

Трости надломленной не переломит и льна курящего не угасит;

будет производить суд по истине.

(Исайя 42,3)

Холод железной рукой коснулся моих коленей и, причиняя боль, прошелся по костям. Пальцы рук, обмотанных шерстяным тряпьем, казалось, стали от мороза голубыми; всякий раз, когда челнок благополучно захватывал нити основы, мне необходимо было подержать пальцы внутри полотна, чтобы они вновь могли работать. По спине же, напротив, градом катился пот, так как старая Майя очень близко придвинула к огню раму ткацкого станка. Сама она на корточках сидела у самого пламени и окоченевшими пальцами пыталась вышить крест на алтарном покрывале. Иголка все время выскальзывала из ее рук и по юбке скатывалась на пол, чтобы затеряться там навсегда.

— Господи Иисусе, как же здесь холодно, — ворчала она. — Сегодня же вечером попрошу вашего отца поставить ткацкий станок в зал. Такой стужи не выдержит ни один христианин… — Она поднялась и кочергой пошевелила поленья. Засверкали, поднявшись вверх, искры, поленья затрещали.

Гизелла, вторая горничная, спала на скамье, завернувшись в одеяло, от нее разило водкой.

Шитье лежало на полу. Возможно, водка и согревала желудок, но руки Гизеллы были серыми от холода. Я накрыла ее еще одним шерстяным платком. Потопала ногами. Бесконечный, вечный зимний холод!

Кровать в углу маленькой башенной комнаты манила мехами и пуховыми подушками; на ней спала моя младшая сестра Эмилия. Я понюхала графин Гизеллы с водкой. Откуда она его только опять взяла! От резкого запаха у меня едва не перехватило дыхание, но я решительно поднесла графин ко рту и сделала большой глоток. Глотку мою словно огнем охватило… На дворе залаяла цепная собака, хрипло и зло. Через двор бежали люди, ворота были открыты. Я кинулась к отверстию каменной кладки и задрала ковер.

— Майя, Майя, смотри, они возвращаются! В любой момент они могут прискакать во двор на лошадях. Позволь нам спуститься вниз и взглянуть, что за трофеи они принесли с собой!

Вздохнув, моя горничная опустила на колени свою работу.

— Там, во дворе, вас может ожидать смертельная опасность, госпожа. Оставайтесь здесь, подле огня!

Гизелла во сне что-то пробормотала себе под нос, поперхнулась, закашлялась и захрапела вновь.

Я натянула кожаные сапоги поверх шерстяных обмоток, которые защищали мои ноги от холода, и закуталась в меховую шубу

— Тогда я пойду одна!

Резкий ветер охватил узкую крутую деревянную лестницу. Сегодня ночью наверняка опять будет снегопад, как и в предыдущие ночи. И будет слышно, как в лесу воет от голода волк, и люди укроются в своих хижинах, расположив у огня и овец, и домашнюю птицу…

Натянув поплотнее шубу, я поставила ногу на выступающую деревянную ступеньку. Как же я была рада тому, что поеду утром охотиться на фазанов, травить оленя — возможности вырваться наконец-то из скучных будней, проводимых в прядильной каморке.

Подозрительно и недоверчиво Майя наблюдала, как я меняю свою шерстяную тунику на брюки и кофту из войлока.

— Что это вам пришло в голову отправиться на охоту?

Меня разозлил ее голос, от простуды ставший хриплым, гнусавым. Так как она и не намеревалась заплетать мне косу, я сделала это сама, запихнула ее под кофту и схватила накидку.

— Он обещал мне это, Майя.

Обещал, как это часто случалось. Я вздохнула и, вновь одолеваемая разочарованием, села на одну из ступеней лестницы.

— Кто позвал тебя на охоту? — спросил меня отец, когда я, звеня шпорами, вошла в зал, чтобы достать из большого ларца специальную перчатку, с помощью которой можно было удерживать на руке ястреба-перепелятника.

В ошеломлении я остановилась.

— Но…

— Я жду, когда ты окажешь отцу подобающее уважение и позовешь гостей на большой званый обед. Дочери графа не следует сидеть в седле.

Не глядя на слугу, он протянул свой кубок.

— Ты обещал мне это!

— Я ничего не обещал! Ты говоришь чепуху, девочка.

Слезы брызнули из моих глаз, когда я почувствовала в его голосе внезапную твердость.

— Отец, в этот раз ты обещал…

Кто-то сдержанно захихикал украдкой. Отец покраснел и крепче сжал кубок в руке, так что пальцы его побелели. Пиво полилось через край.

— Больше никогда не подвергать сомнению мои распоряжения! Если я говорю, что ты останешься, так тому и быть. Без каких-либо обсуждений. Дел полным-полно, так что не стой здесь и не смеши народ.

И такой же язвительный и злобный взгляд я почувствовала на себе, когда они шагали мимо меня по двору, знатные люди из долины Рейна, приехавшие издалека, чтобы получить в отцовских лесах большую добычу.