В оковах страсти

Он не отрывал взгляда от пламени. Я неподвижно сидела рядом, и, казалось, он и не ждал от меня ответа. Хлеб был горячим, я вертела и крутила его, чтобы он хоть чуть-чуть остыл.

Страх. Конечно, я боялась его с самого начала. Его неистовость и дикость, его справедливая ненависть к моему отцу, который осмелился поднять руку на сына короля… И слова Греты. Ты будешь сеять кровь и слезы. Да, он родился под несчастливой звездой. Травница так была напугана им… даже ребенку известно, что несчастье может переходить от одного человека к другому. Не ощущая вкуса, я запихнула хлеб в рот. Кровь и слезы. Но при этом он не был даже христианином, который, читая молитву про себя, вымаливал милость Божью и возможное смягчение проклятия, когда уже ничего нельзя было изменить.

Что будет со мной? Не навредит ли проклятие и мне, ведь я сижу рядом с ним здесь, в лесу? Не накажет ли меня Господь? Женщине подобает молиться и подавать милостыню, а не мчаться в бешеном галопе вместе с язычником. Задумавшись, я стала грызть ногти. Следует ли вымаливать у Бога прощения для проклятого, если сам он сделать этого не может да и не хочет? От патера Арнольда я многое узнала о великом милосердии Господа. Распространяется ли это милосердие на Эрика? Мне вспомнился деревянный идол, который побывал в моих руках…

— О чем раздумываете?

Я поплотнее завернулась в одеяло. Мой желудок все еще недовольно урчал.

— Расскажи мне об этом Одине, — попросила я.

— Об Одине? — Он перестал есть и с удивлением посмотрел на меня. — А что вы хотите знать об Одине?

— Почему у него всего один глаз?

— И это вам известно?

Я кивнула.

— Он был таким… отвратительным.

Некоторое время Эрик всматривался в мое недоуменное лицо.

— Один — самый почитаемый и самый старший из всех богов. Он руководит всеми остальными богами, как отец своими детьми. Никто не был так мудр, как он, — начал он свой рассказ. — Однажды он пил воду из источника мудрости. Мимир-мудрец охранял этот источник, и за воду Один должен был поплатиться своим глазом. Эта вода из источника придала ему огромные силы, а его единственный глаз стал всеведущим. Каждый день Один посылает по свету двух воронов по имени Хуггин и Муннин, чтобы те приносили новости.

— Вороны — чертовы твари, — прошептала я, ужаснувшись.

— Вороны — самые умные птицы, — возразил он. — Они будто созданы для умнейшего из всех богов. Он обольстил великаншу Гуннледу и похитил у нее медовый напиток скальдов — древнескандинавских поэтов и певцов, — ведь тот, кто выпьет лишь один глоток этого напитка, навсегда будет наделен поэтическим даром. А повесился Один на ветвях Иггдрасиля.

— Что означает Игг… Иггдрасиль?

Эрик на мгновение задумался.

— Из-под ясеня Иггдрасиль в трех направлениях расходятся корни. Под одним корнем живет Хель, под другим Хримтхуррзены, а под третьим — люди. — Он закашлялся. — Так рассказывала мне моя кормилица. Смерть, боги и люди. Корни Иггдрасиля соединяют их и держат вместе.

Стараясь подавить урчание в животе, я наблюдала за его руками, которые он скрестил во время своего повествования, изображая корни, которые поддерживают мир.

— И ветви стелются по всему свету, они возвышаются над небом. Говорят, что Иггдрасиль — самое главное и лучшее из всех деревьев на земле. Оно полно жизни, на нем находится место и орлу и ястребу, и Нидхеггу — дракону смерти, который обгладывает корни Иггдрасиля. И белочка, Рататоск, мелькает меж ветвей и разносит их злые разговоры по близлежащим местам. Об оленях и о змеях я тоже слышал… И рядом с источником Мимира находится красивый зал, из которого появляются три девушки — их зовут Урд, Скульд и Верданди. — Он посмотрел мне в лицо. — Они называются норнами — богинями человеческой судьбы. Они определяют жизнь людей — некоторые думают, что они сидят за ткацким станком, держа в руках нити жизни. Они приходят к каждому ребенку, чтобы определить его жизнь. В этом зале много и других ткачих. Добрые норны благородного происхождения даруют хорошую судьбу. Но есть и недобрые, злые норны…

Я заметила, как он рукой схватил цепочку.

— Безбожные истории, — тихо сказала я и наморщила лоб.

— Ну, не совсем безбожные, meyja, если вы все-таки внимательно слушаете меня. — Он лукаво подмигнул мне. — Ваш духовник никогда не узнает об этом. Ему незачем знать о том, что норны окропляют дерево водой и глиной, чтобы оно не засохло. И то, что роса, ниспадающая с ветвей Иггдрасиля, называется медовой росой, так как ею питаются пчелы…

— Но где оно? Его можно увидеть?

Я изучающе осматривала деревья на просеке, где мы расположились, — не было ли среди них ясеня с незнакомым названием?

Эрик проследил за моим взглядом.

— Нет. Его нельзя увидеть.

— Тогда как можно на нем повеситься, если оно невидимо?

Он тихо рассмеялся.

— Вы задаете слишком много вопросов, графиня. Просто поверьте мне. Один повесился на ветвях Иггдрасиля и висел девять дней и девять ночей. А под конец он сам вонзил себе в тело нож…

— Он… он сам убил себя?