В окрестностях Милены

Особенно раздражал даму тот факт, что худышка Милена начала заметно поправляться, постепенно приобретая нормальный вид. Запомнилась прелестная, за душу берущая фраза насчет того, что она в недоумении — все знают, что от разврата худеют (я тогда тоже стал набирать в весе), а у вас с Миленой все наоборот, не как у людей, и это ее тревожит, она же ведь мать, а вы же знаете, что такое материнское сердце и т. д.

Бедной больной дурынде даже не приходило в голову, что у ее дочери просто появился аппетит. Гастрономический и вообще к жизни. Причем тем больший, чем дальше и дольше она пряталась от родной матери.

В один поистине прекрасный день я случайно, эмпирическим путем сыскал контрход — попробовал в ответ тоже горлопанить.

Результат эксперимента превзошел все ожидания — она на том конце провода струхнула и моментально угомонилась, присмирела, будто ее подменили — учтиво и до неправдоподобия робко попросила, запинаясь: «Будьте с Миленой п-построже, если она будет н-надоедать вам» (уж она-то в этом преуспела!). Чудеса да и только.

С тех пор наши спорадические телефонные беседы с мамочкой Милены развивались по одному и тому же сценарию «Защита Зарембы» — в ферзевом дебюте она надсаживала глотку, обвиняя меня во всех смертных и бессмертных грехах (кроме, разве что, убийства Кеннеди), далее без штормового предупреждения подкрадывался миттельшпиль — я в оборотку гаркал первое, что приходило в голову, в основном калькируя своего незабвенного сержанта из «учебки» воздушно-десантных войск, например: «Кто не отожмется сто раз, блин, тот у меня щас, блин, кукарекать будет, понимаешь ли!» В партии почти сразу наступал перелом и ненавязчиво расцветал эндшпиль: она мгновенно успокаивалась, правда, немного заикаться начинала (раз, помню, я дурным голосом пообещал ей незамедлительно «показать стоянку торпедных катеров», и, хотя ни я, ни она никогда таковой стоянки в глаза не видывали, и вообще не знали, что это такое, маманя жутко перепугалась — чувство юмора у нее отсутствовало напрочь), и мы уже в режиме доверительности, под сурдинку обменивались несколькими штилевыми фразами. Разговор она прерывала всегда неожиданно, не прощаясь, очевидно, опасалась шаха и мата. Так, однажды тихо спросила: «Вы любите ее или просто?» И тут же повесила трубку.

Как-то я предавался отхожему промыслу — клепал либретто дебильного комедийного сериала для некоего телеканала: чем тупее — тем лучше, тем более заказчику нравится, а Милена смотрела на кухне по ящику фигурное катание. И вдруг я заметил, что она уже маячит напротив письменного стола, не решаясь прервать.

— Что? — с хрустом потянулся я.

— Ой, слушай, у тебя случайно нет ваты? А то у меня эти дела начались... В общем, с Миленой было не скучно.

* * *

Я сидел в кресле, болтая тапочком на носке ноги, и разговаривал по телефону:

— Договорились, коллега... В шесть я заезжаю за Миленой в спортзал, в семь мы с ней у тебя на премьере... Да, но на банкете мы долго не будем — у нее завтра экзамен по алгебре... Стоп. Подожди минутку, я сейчас.

Я отпер входную дверь, вышел на лестничную площадку, посмотрел вниз, потом пробормотал «ч-черт», потер лоб ладонью, собрался было уже вернуться в квартиру, но все же остался.

Когда спустя минуту Милена со спортивной сумкой через плечо поднялась по лестнице и увидела меня, она сказала:

— Тренер заболел. А ты кого здесь ждешь?

— Тебя встречаю.

— Откуда ты знаешь, что тренировку отменили? А, ты видел в окно, что я иду? -Нет.

Милена некоторое время смотрела на меня с раскрытым ртом.

— А как же ты узнал... что я... иду?

— Почувствовал.

Появилась почтальонша, одаривая избранные почтовые ящики письмами-газетами.

Толстый мальчик, что живет над нами, тащил вверх по лестнице велосипед, и заднее колесо ритмично ударяло шиной о ступеньки: «бух... бух... бух...» Он прокатил свой велик мимо нас по площадке («ш-ш-ш») и нечаянно, а может, и специально динькнув звоночком, стал подниматься по следующему пролету — «бух... бух... бух...»

Мы с Миленой стояли у распахнутой двери моей квартиры — грузный мужчина с уже начавшими седеть висками и юная девушка — и неотрывно смотрели в глаза друг другу, как два влюбленных пингвина, пока я не сообразил, что это глупо и странно. Я посторонился, жестом приглашая ее войти.

* * *

Передо мной всплывает вне всякой связи с основным сюжетом эпизод, когда мы договорились встретиться возле паркового пруда — кормить уточек, имевших обыкновение скользить там на пару со своими отражениями, Милена пришла раньше. Я приближался к пруду с «кирпичиком» хлеба и вдруг понял, что она меня не видит. Некоторое время я молча наблюдал за ней.