В окрестностях Милены

Что-то опять не так, думал я, в сложившейся у меня в голове модели психологического механизма по имени «Милена». Она подбрасывала мне неожиданности со странной неизбежностью именно тогда, когда я в очередной раз был уже уверен, что чертеж ее внутренней личности вырисовался окончательно — оказывалось, что Милена устроена куда сложнее, в ней есть еще какие-то незримые колесики и приводные ремни, которые мне недоступны и непонятны, и надо, подтирая ластиком, рисовать новую схему, пытаясь учесть и домыслить необнаруживавшие себя ранее, но теперь вдруг косвенно проявившиеся детали.

Порой Милена казалась мне незнакомым городом, в который я, одинокий путешественник, никак не могу попасть, а все блуждаю по пригородам — уже вижу звонницы центра, слышу веселый гул праздничной толпы, но переулок Кривоколенный вновь ведет меня в обход, по заколдованным окрестностям.

* * *

— Слушай, а что если мы сегодня пойдем в кино?

— Так я практически готова, — сказала Милена. — Причесаться, переодеться — две минуты.

— Чтобы было быстрее, помоги мне, пожалуйста, — попросил я, глянув на часы. — Я пока пойду бриться, а ты обзвони актеров по этому списку. Вот видишь — фамилия, имя, телефон, а напротив — время репетиции. Сообщи каждому. Ладно?

— Ага, — сказала Милена.

Я закончил бриться, вышел из ванной и замер в коридорчике. Из комнаты доносился мужской голос, тенорок, причем явно принадлежавший кавказцу. Тотчас я определил — азербайджанцу. Это были только азербайджанцам свойственные привычка гулять по октавам и придыхание, когда в некоторых местах фразы легкие избыточно выдувают воздух. Откуда в квартире взялся азер? Я забыл закрыть входную дверь? Или Милена впустила?

Еще два шага, и я вновь остановился, а точнее — остолбенел.

—...дарагой, паслушай виниматэлно, да? Я зиваню па паручению Виталый Канстантынович, да. Он пирасил перидать, дарагой...

Это была Милена, она разговаривала по телефону... мужским голосом!

Час от часу не легче. Скучать мне она не дает.

Незамеченный, я подождал, прислонившись к стенке, пока она окончила беседу («да, ви три часа тибе будит жидать ассистэнтк у вихода, она тибе праведет через пираходную...»)

— Это кито тибе училь так гаварит, да? — поинтересовался я, когда она положила трубку.

Милена испуганно вскрикнула и сказала уже своим голосом:

— Ну, это... Извини, пожалуйста... Ну, я просто так... прикалывалась...

— Та-ак, — констатировал я, обходя вокруг нее. — Значит, у тебя актерский дар... Как же я раньше не догадался, вот олух. И давно это у тебя?

— Что?

— Ну, умение говорить разными голосами.

— С детства, — просто ответила Милена. — Но я обычно это никому не показывала, стеснялась.

— Угу. А как ты еще можешь?

— Ну, вот... давай ты отвернешься...

Я стоял лицом к окну, когда сзади раздался жалобный детский голосок со смешными перерывчиками на срочный добор воздуха иногда прямо посреди слова:

— Папочка, ты обещал повести меня в зоопарк... Говорил, что покажешь жирафу, и слона и этих... попугайчиков... А теперь ты все занят и занят... А когда ты меня сводишь в зоопарк, папка? Ну, пож-жалуйста!

Меня всего начало трясти. Я сжал зубы что есть мочи.

Это было выше моих сил. Это был голос моей покойной дочери. Самое жуткое заключалось в том, что такой разговор действительно имел место. Я опрометчиво пообещал дочке, после чего началась вдруг запарка на работе, пришлось снимать без выходных — днем съемки, вечером репетиции, а потом было поздно: белое лицо дочери в маленьком гробу, засыпанном цветами (с тех пор цветов я не мог видеть, но только сорванных, неживых), я уже никогда не смогу сдержать свое обещание, никогда не свожу ее в зоопарк.

Я раньше скептически относился к встречающемуся в романах выражению «он заскрежетал зубами». Теперь впервые я услышал этот звук, причем издаваемый мною:

— Милена, — прохрипел я, — никогда больше так не говори!..

* * *

— Оказалось, что это воспоминание Милены. Это ей отец обещал, но потом I закрутился, потом у него пошли скандалы с ее мамой, потом развод... Короче, как ты думаешь, куда я повел ее в следующее же воскресенье?

— В зоопарк, конечно, — сказал Фима.

Как она хохотала и кривлялась вместе с обезьянами, легонько рычала на | льва, с опаской доказывая, что его не боится, сочувственно-печальненько разговаривала с лисичкой, тосковавшей, положив мордочку на лапы, — сказала со вздохом, что ее понимает, на что лиса вильнула хвостом... Лисица — это ведь семейство собачьих, а я уже говорил, что собаки питали к Милене особую любовь. При виде жирафа Милена только охнула и прошептала: «Боже, какая прелесть!»

— После зоопарка мне полегчало. Будто какой-то камень спал с души.

— Ты начал отдавать долги.

— Да. Ты умница, Фима. Так что делал я это — пытался, нет, не заменить, скорее восполнить Милене отца, — очевидно, с эгоистической целью.

* * *

— Милена, а кого ты еще можешь скопировать?

— Милена, а кого ты еще можешь скопировать? — отозвалась она за моей спиной странно знакомым и, надо сказать, довольно противным голосом.

— Чей это голос? Что-то знакомое...

— Чей это голос? Что-то знакомое...

— Это мой голос?!