В окрестностях тайны

Полковник Шикльгрубер и сам только что вернулся из поездки на фланг дивизии, где оторванная от других артиллерийская группа русских продолжала упорное сопротивление.

Полковник устал. Кроме того, он еще долго возился с начальником штаба полковником Зюйсом над составлением очередной реляции. При этом он с неудовольствием убедился, что подразделения дивизии разбросаны без всякой системы на недопустимо большом расстоянии друг от друга. Все это он перенес бы, вероятно, гораздо хуже, если бы обер-лейтенант Гаубер не догадался затопить камин.

Сидя у огня, полковник совсем почти успокоился и даже немного задремал, когда ему доложили о возвращении эсэсовца.

— К сожалению, вы сообщили мне правду: Клемме действительно убит, — заявил Грейвс, входя в кабинет и с удрученным видом усаживаясь в кресло рядом с полковником.

— Как говорил Клаузевиц: смерть входит в нашу профессию, профессию военных людей, — устало заметил Шикльгрубер.

Грейвс снял очки и тщательно протер их клетчатым носовым платком.

— Это серьезная потеря, полковник, поверьте.

Шикльгрубер нахмурился. Казалось, он хотел сказать: «Черт возьми, какое мне дело до этого?»

А штурмбанфюрер порылся в своей папке и протянул полковнику узенькую серую картонку, с одного угла запачканную в крови, — воинское удостоверение на имя воентехника саперной роты 148-й пехотной дивизии лейтенанта Генриха Георга Клемме.

— Вы знали его лично?

Полковник брезгливо просмотрел удостоверение и, вернув Грейвсу, вытер руки носовым платком.

— Мне не приходилось встречаться с этим офицером. Кроме того, — полковник нетерпеливо постучал пальцами по ручке своего кресла, — до сих пор на фланге моей дивизии стоят артиллерийские батареи русских! Вот что меня заботит, а вовсе не ваш злополучный воентехник.

Грейвс некоторое время молчал.

— Во всяком случае я хочу вас предупредить, что о моем приезде сюда, а главное, о цели приезда никто не должен знать.

Полковник нахмурился, ибо в тоне штурмбанфюрера прозвучали жесткие нотки приказа.

— И о приезде уполномоченного из гестапо тоже? — спросил он сухо.

— А вы, полковник, виделись с ним здесь?

— С кем?

— С этим уполномоченным, разыскивавшим Клемме?

— Нет, я был занят и, признаться откровенно, предпочитаю делать свои дела, а не чужие. Я говорил с ним по телефону.

— И, конечно, удивитесь, если я скажу вам, что этот «уполномоченный» имеет такое же отношение к нашей армии, как мы с вами к революции в Китае?

— Что вы имеете в виду?

— Боюсь, что если бы этот лейтенант из саперной роты не был убит, он бы оказался похищенным англичанами.

— Вы шутите? — глухо спросил полковник.

— Нисколько. Это мое глубокое убеждение. Видите ли, этот лейтенант до того, как был мобилизован в армию и направлен к вам в саперную роту, работал в лаборатории профессора Орби в Гамбурге. Вам ничего не говорит это имя?

— Нет, ничего, — подумав, сказал полковник. — Но, простите, у меня тут осталось еще несколько бутылок венгерского.

Не слезая с кресла, он наклонился к столу, достал бутылку и два походных мельхиоровых стаканчика.

Пока он наливал вино, штурмбанфюрер опять раскрыл свою папку и, покопавшись в ней, достал небольшую газетную вырезку величиной с ладонь.

— Вот смотрите, полковник, — продолжал он, с удовольствием опорожнив свой стаканчик. — Это сообщение из шведской газеты «Нордпост». Тут сказано, что недавно в Норвегии бесследно исчез известный немецкий физик профессор Орби, прибывший в район горных озер, где немецкими оккупационными властями организована «зона секретных работ». По мнению компетентных кругов, исчезновение профессора Орби — дело рук англичан. Предполагают, что Орби отправлен на самолете в Америку, где его познания и опыт будут использованы при осуществлении научных экспериментов, связанных с расщеплением атома.

— Я все-таки ничего не понимаю, — почти сокрушенно признался полковник. — Очевидно, на свете есть дела, разобраться в которых нельзя иначе, как выпив бутылку хорошего вина, дорогой герр Грейвс.

Он налил стаканы вновь и продолжал:

— Задачи, которые решаем мы здесь на фронте, прямолинейнее и проще ваших, но все-таки мы, немцы, во всем остаемся немцами, и нам вполне понятно только то, что имеет свою рациональную логику.

— Если они похищают профессора, значит, он им нужен. Но скажите мне: почему этот лейтенант, если он так же необходим англичанам, как и его профессор, совсем не нужен был до сих пор нам самим? Почему и зачем он попал сюда к нам, в эту саперную роту, где он мог быть убит тысячу раз в день до того, как его «похитили»? Есть в этом какая-нибудь логика?

Штурмбанфюрер Грейвс медленно тянул густое вино и молча глядел на огонь, спокойно пылавший в камине.

Вы никогда не интересовались поэзией, полковник? — спросил он.

Нет, я презираю ее, как все, что путается в ногах чистой логики и мешает ясности наших суждений.

Напрасно. Настоящая поэзия и сама не чужда логики. Впрочем, я не собираюсь вступать в спор, я заговорил о поэзии только потому, что мне захотелось напомнить вам две строчки из Киплинга: