1 — Сдвиг: в конце начало
ти двое молодых людей, Адриан и Фёдор, после разбазаривания всех оставшихся, скоплённых денег, остались нищенствовать, и никто на этом белом свете не смел помочь им, что вознамерились пойти против устоев; ведь общество, российское общество, не принимает геев, как это, например, в Америке, и, собственно, с некоторым отчуждением смотрит на тех, кто решает записаться в этот список голубых.
А началось всё с простого, банального знакомства и принятия себя такими, какими они есть на самом деле. Фёдор, сын одной очень уважаемой семьи, славящейся своими булочными изделиями, был всегда при деньгах и мог в любую секунду стать наследником, да вот только сам паренёк был очень кроток и чудился общества, поэтому-то деньги не имели для него такого и большого значения — они, в его вселенной, просто были неважными, как и положение в обществе.
Днями на пролёт черноволосый восемнадцатилетний затворник сидел за столом и щёлках по мышке, не думая о том, что там, за дверью, есть и другой мир, весёлый и не такой страшный, как рассказывают те, кто любит пожаловаться. Единственным дорогим сокровищем для него был Адриан, пробудивший в столь покинутом пареньке новые чувства, доселе неизведанные ему. Как же его руки потели, а голова кружилась, когда он получал от него сообщения, — он уже тогда испытывал к нему глубокие чувства, но не знал под каким словом написать: любовь или интерес. Это ведь одна из сторон жизни, когда люди, проживающие в разных уголках Земли, находят друг друга, влюбляясь или, напротив, строя самую крепкую дружбу, о которой только и можно мечтать, в реале, где человеческая личина, та самая, мерзкая и отвратная, на которую всегда надевают маску, вырывается наружу, заставляя человека страдать, а себе доставлять тем самым удовольствие. Такие люди нынче проживают под боком (то есть, в родном городе), их следует остерегаться, потому как, подобно приспешникам Дьявола, сделают всё возможное, чтобы подгадить человеку, да так сильно, чтобы словить тот самый кайф, — превосходство. Ведь они любят чужие страдания, и, к сожалению, тоже имеют свою правду и взгляд на проблему. Просто они одного поля ягоды, а ты — другой, и никогда не поймёшь тех, чьи «виды», грубо говоря, отличаются от твоих. Но Фёдор не мог знать этих людей, он был чист и наивен, а Адриан — каждый день с ними сталкивался, поэтому его поразила та искренняя субстанция, находящаяся в этом зажато-странноватом пареньке.
Постепенно оба начали друг к другу тянуться. Сначала всё было невинно, потом же — почему бы и нет — беседы начали доходить вплоть до пикантных моментов в виде обнимашек и поцелуев, а дальше — «сглазу на глаз» разговоры по скайпу и решительный шаг — встреча друг с другом. По некоторым личным особенностям, Адриан не мог позволить себе выехать из своего города, не то финансовое положение, а вот его парень (после четырёхлетнего знакомства) — да, ведь скопленное за все те годы, что он прожил, давало возможность осуществить свою мечту.
А страх не дремлет. Он говорит тебе: «не смей!» — и ты, веря, что так будет лучше, оттягиваешь момент. Однако, кто сказал, что сын Анатолия Воробьёва уподобится тем слабым, боящимся сделать шаг, даже, если на кону выход из зоны комфорта? Да, Фёдору было непривычно покидать свою комнату, но он решителен, ведь любовь к возлюбленному все невзгоды преодолевает. Так, поругавшись в итоге с родителями и навсегда лишившись их поддержки и наследства, отправился в своё первое путешествие, где спустя пару дней встретился с горячо любимым человеком, — о, эта желанная встреча: удивление, искренний смех, жаркие поцелуи и стремление быть друг с другом, под ритм одного сердца, живя счастливо, не смотря даже на то, что они оба — парни (какая разница — любовь прощает всё!).
***
Через месяц, разбившись в автокатастрофе, Клавдия Балановская и Петроград Балановский отошли на тот свет, оставив светловолосого паренька одного, успев завещать ему пару тысяч рублей и двухкомнатную квартиру, в которой теперь проживает и Фёдор, отдавший все свои деньги Адриану, посчитав, что так будет лучше, да и ему они не нужны были всё же.
Горе большое, как-то залечить нужно было. Человеческая природа такова: трать, пока есть (на нужное, не нужное), а уже потом затягивай пояса и пытайся как-то выкарабкаться. Первый «тектонический сдвиг плит» начинает брать своё «слово» с баловства: тусовки и гулянки, вечеринки и дорогие рестораны на двадцать персон, — не замечаешь, как вместо толстого, набитого красными бумажками кошелька, остаётся одна лишь пустота и невольный вопрос: «а где?» — вот именно, что всё проето, пропито. На все уговоры Фёдора, он лишь бросал улыбку и трепал по волосам, говоря, что так надо, а парень, шумно вздыхая, возвращался к своему излюбленному месту, у компьютера, отвлекаясь ненадолго от тяжких дум, прикусывая до крови губу, — этот металлический привкус порой очень сильно раздражал его возлюбленного, но тем не менее холодными ночами он всё равно ластился к нему, утыкаясь носом в шею; тогда-то брюнет начинал чувствовать умиротворение, кладя руку на голую спину, чутка прижимая того к себе — он только его, и единственный, кому позволено подобное излишество.
Бедность ударила быстро, и тусовщику-транжире пришлось менять свой образ жизни, так как порой доходило до того, что и вовсе не хватало денег (даже тех, что присылала мама Фёдора тайком от мужа, — материнское сердце готово принять всё и простить) на еду. Теперь же вместо сытных полуфабрикатов или дорогих гурманских блюд, на столе могла появиться еда быстрого приготовления или простые овощи. Сам-то Фёдор не ел много, ибо за все годы, что прожил у компьютера, привык усмирять аппетит, чего нельзя сказать о его парне, евшего за двоих, не сожалеющего об этом. Но какое-то неверие всё же закладывалось в их головы: как же так могло произойти, что жизнь облила их холодной водой, лишив всего, что было. Адриану было сложно, он и так не шиковал, а теперь и это — тяжёлые испытания упали на его плечи; держался как мог, просто никто не виноват, что люди обнажают клыки после того, как понимают, что человеку можно привнести страдания, ведь он — уже их «собственность» и можно распоряжаться так, как заблагорассудится.
Жить как-то ведь надо, не с голоду же помирать, поэтому благодаря своим связям (которые чуточку подсократились, когда прошёл слушок о том, что халява закончилась и более неактуально находиться подле этого человека), Адриан смог-таки в девятнадцать лет поступить на среднеоплачиваемую работу, заключив трудовой договор, и теперь бедственное положение дел чуточку границы свои раздвинула, давая им возможное существование.
***
Наступившая вновь весна, ознаменовала о прошедших незаметно для них трёх лет, пиявками въевшимися своей не изменчивой повседневностью. По началу Балановскому не всё удавалось: начальство притесняло, а коллеги видели в нём «золотого мальчика, которому посчастливилось вылезти из нужной дырки, чтобы занять в дальнейшем высокое положение», — реальность же была другой, и парень в конец претерпел много скотского отношения к своей персоне, но в дальнейшем всё это отодвинулось на другой план и он-таки смог крепко усесться на своём месте, в компании, выпускающей дифференцируемый продукт, забыв про трудности и потихонечку возвращаясь в свой отодвинутый когда-то в прошлом режим, шикуя и продолжая сорить деньгами. Да вот только не всё вернулось в прежнее русло, сами отношения между двумя парнями устаревались. Теперь же Фёдор вызывал у Адриана приступы ярости — он его раздражал, злость и желание в чём-то упрекнуть или даже обидеть паренька, взирающего на того с крайним непониманием, но смиренно принимающего всё то, в чём был (по факту!) не виновен, всё чаще брала над ним верх. Формула: от любви до ненависти один шаг, теперь работала в том точном ракурсе, когда после любви не остаётся более ничего, кроме неприязни к человеку, с которым ты проживал некоторое время. А всё потому, что у Адриана в груди расцветал новый цветок — и имя ему Екатерина, а старый, увядая на глазах, постепенно клонился к земле.
Это было непривычно для них, обоих. Но кто сказал, что Адриан изначально был геем? Да, его заинтересовал этот человек своей индивидуальностью, ему захотелось сделать его своим, этого он добился, но наигравшись — почему бы не дать «игрушке» найти новый обиход, ведь сейчас ненависть, набирающая всё больше обороты в самом естестве блондина, рисовала картинки страшного вида: как он случайно из-за мелочи начинает бить того кулаками — по лицу, груди, животу, не разбирая, а только с каждым разом прикладывая большую сил, пока тот, не сопротивляющийся, не падает ничком на пол, теряя сознание. Много страшных и уже желанных (!) ситуаций рисовало его больное воображение, но он был сдержанным и старался отыскать причину столь резкого изменения, ища что-то положительное, способное в одночасье вернуть былые чувства, но всему приходит конец, и любовь (а была ли она вообще?) сгорела, не оставив даже пепла после себя.
***
Возвращаясь вечером, после тяжелого рабочего дня, домой, уставший Адриан, вместо того, чтобы лечь, восполняя энергию, начал упрекать «любимого» в бездействие. Разозлило же его опять то, что парень снова сидел у компьютера, пока тот работал и доставал потом им деньги.
— Мог хотя бы поздороваться, а не сидеть, уткнувшись в этот ящик.
— Здравствуй, Адриан. Как прошёл день? — не отрываясь, дал ответ Фёдор, чувствуя по голосу, что тот не в духе.
— Лучше, чем у бесполезного тебя.
Колкие слова, причиняющие боль. От любимого человека, но Воробьёв уже привык к ним, не реагируя более на оскорбления, лишь в душе переживая.
— Я приготовил ужин. Он на кухне, можешь…
Щелчок, щелчок — да сколько можно уже тыкать по этому устройству ввода?! Капает на нервы, очень сильно, — Адриан и так начинает закипать, а тут ещё и другие факты подгоняют шкалу до предела.
— Да сам хавай свою безвкусную еду! — ринувшись в его сторону и выхватывая мышку, разбивая сразу же об стену. — Задолбал уже. Ты, дармоед, только и делаешь, что целыми днями сидишь и всё тыкаешь, тыкаешь — а толку от тебя не больше, чем от годовалого ребёнка, которому всучили книгу по анатомии! И если даже в этом случае он будет хотя бы разглядывать картинки, не понимая их смысла, то в твоём — ты, ничтожество, ни на что не способное! Зачем только тебя родители создали?! Ты и сготовить ничего не умеешь (хотя продуктов навалом, интернет включён, уроков много — мог бы за все эти недели и месяцы хотя бы суп научиться готовить!). Но нет, ты ж нежный цветок, — схватив за запястье, с силой сжимая, на что Фёдор морщится, вскрикивая, — не любящий экспериментировать!.. Да бог с этой едой, ты парень, это дело бабское, но когда ты не можешь найти даже себе работу, сидя на моей шее — что прикажешь думать? С каких это вообще пор япрописал тебя в своей квартире, квартире покойных моих родителей?! Ты… — грозная тирада была прервана внезапным звонком, по мелодии которой Балановский вычислил звонившего ему — это немного смягчило его нрав; отпустив парня, вышел из комнаты и хлопнул показательно дверью, указывая на то, что лишние уши ему не нужны.
Новый поток мерзких слов из прекрасных уст, что Фёдор так любил, в шутку ради проводя ласково по ним подушечками пальцев. Куда же делись те светлые и живые моменты, переплетающиеся между ними: смущение, эта боязнь как-то навредить друг другу и желание, чтобы представляемый ракурс был только положительного вида. Всё притерпелось и изменилось до неузнаваемых форм, когда вроде бы пора и смириться, но ещё что-то такое дерзко-маленькое, на самой глубине, среди плотной тьмы, даёт о себе знать, не угасая. Вот поэтому Фёдор и не сдавался, а терпел, потому что действительно любил и понимал: подобные моменты встречаются у всех. Нужно время, чтобы преодолеть кризис — и он продолжит страдать и ждать, пока осознание собственной неправоты и чувство вины не возьмут верх над Адрианом.
Однако истины, что рисуют люди себе, в большинстве своём отличны друг от друга, и если один ещё считает, что не всё потеряно, то другой готов начать жизнь с чистого листа, искоренив все ненужные пятна.
***
— Так и будешь сидеть? Мне завтра рано вставать, если ты не в курсе, — сев в кровати, поинтересовался Балановский не волнения ради, а из-за света монитора, мешающего спать.
— Я знаю, просто…
— Да брось, вся жизнь не может быть в одном лишь компьютере. Что ты будешь делать, если я перестану платить за интернет или электричество?
Фёдор ничего не ответил, погрузившись в собственные мысли.
— Прости… — тихо проговорил Адриан, чувствуя, как «хватка на его горле» разомкнулась. Всё же он был хорошим человеком, но немного запутавшимся в собственных чувствах и не знающий, как и все другие люди, точного ответа на рождающиеся вопросы. — Я не то имел в виду, просто… ах… пойми, я устал за сегодняшний день, а ты попался под руку…
— Я всё понимаю, — выключая компьютер и садясь с краю на кровать, проговорил он, слегка улыбаясь: — И не держу на тебя зла.
— Хорошо тогда, — тоже улыбнувшись и откидываясь назад, закрывая глаза и готовясь ко сну, подвёл итог блондин, в голове которого вместо бури мыслей, теперь была тишина.
Воробьёв, недолго посидев, вглядываясь в темноту, будто бы в ней видел что-то интересное, кроме уже давно знакомых предметов (построек), последовал после на свою сторону, ложась на левый бок, спиной ощущая откуда не возьмись взявшийся холод, заставившего его скукожиться, но не примкнуть к горячему телу, нежившемуся под пуховым одеялом в пару сантиметрах. Так незаметно и он провалился в беспокойный сон к утру.
2 — Нарастание
Екатерина Соболева, закончившая в двадцать два года с отличием экономический институт, по положительным рекомендациям поступила в компанию, в которой и работал Адриан Балановский, сменив его руководителя, приобретя в своё управление тем самым порядком двадцати с хвостиком человек. Девушкой она была открытой и очень, очень любила людей, рассматривая невзначай их лица, стараясь предугадать мысли и волнения. Ведь каждый, абсолютно, вызывал в ней неподдельный интерес, в связи с этим у неё было много друзей, — она будто солнышко, готовое оказаться совсем рядом, поднимая настроение. Мир рисовался только в светлых красках, и люди, кому посчастливилось честь с ней познакомиться, чувствовали некоторое умиротворение и спокойствие.
Была маленького роста, метр пятьдесят восемь. Одевалась по погоде, не любя выставлять ноги на показ, потому и в её шкафчике были наборы разных брючных костюмов или просто джинс; платья и юбки — это уже другая история, которая никак не связана с ней. Держалась бойко, всегда выглядела энергичной, даже когда усталость брала вверх, всё равно продолжала работать, не показывая её людям; лишь придя домой, не раздеваясь, падала на софу, засыпая.
К засиживающемуся допоздна Адриану, пытавшегося перевыполнить работу, тем самым учась, игнорируя насмешки и колкости со стороны, прониклась симпатией. Она уважала его за то, что тот, несмотря на сложность заданий и нехватки определённых знаний, не сачковал, не просил помощи, а взваливал всё на себя, — и когда простуда становилась препятствием, он всё равно не отступал, идя на этот подвиг. И потому восхищение стойкости этого человека, наполнило её сердце, даруя некоторую трепетность (а был Адриан, что говорить, довольно-таки смазлив и приятен на внешность, с правильными чертами лица, не как его брат, Фёдор, проживающий с ним в одной квартире).
Удачное знакомство с младшим братом Балановского выпало в преддверии зимних праздников, когда она, прогуливаясь по магазинам, выбирала подарки для родственников, друзей и коллег. Уставшая, садясь на скамейку, чтобы перевести дух, начала заниматься излюбленным делом — смотреть по сторонам, любуясь людьми — как на их лицах сияли улыбки, слышен был смех. Вот так, «прохаживаясь» взглядом с одного человека на другого, и наткнулась на знакомые черты.
— Да это же Адриан Балановский! — тихо проговорила, наблюдая за тем, как тот, держа за локоть какого-то паренька, о чём-то серьёзном (?) с ним разговаривал, изредка хмуря брови или качая головой, стоя вполоборота у витрины, за которой виднелась уже нарядная искусственная миниатюрная белая ёлочка с подарками у основания. — Подойти, или нет? — сомнения подступили к ней, ей попросту не хотелось помешать человеку, который мог в данную минуту не рад чьему-либо ещё обществу; но запал, эта энергия, в итоге сделали свой решительный ход — взяв пакеты, направилась в их сторону.
— Хорошего настроения, Адриан, — останавливаясь в пару шагах, проговорила она, приветливо махая свободной рукой. На лице парня тут же расцвела улыбка.
— О, Екатерина Львовна, — отпуская локоть рядом стоящего человека, проговорил он, делая шаг к ней. — Какими же судьбами и вы тут?
— Ой, да брось, давай уже на «ты». И просто Катя.
— Ну нет, «Катя» — продавщица в буфете, чьи пирожочки с капустой очень сытные, — подмигнув, — а вы всё же Екатерина, мой начальник.
— То есть, если бы я не стояла выше по должности, то ты бы принимал меня за ту же буфетчицу? — и рассмеялась, блондин последовал её примеру.
Между этими двумя создалась так называемая «своя» атмосфера, от которой Фёдору стало неуютно, и, вперив глаза в снег, ботинком шаркал по нему, ожидая, когда эта незваная гостья покинет их.
— Ай-яй, неправильно как-то… — отсмеявшись и наклонившись чуть правее, девушка посмотрела на заскучавшего паренька, обращаясь к нему. — Я Катя, просто Катя, без формальностей, а тебя как зовут?..
Воробьёв поднял с нежеланием на неё глаза, но не успел представиться — Адриан тут же взял своё слово, подойдя совсем уж близко к нему, положив руку на плечо, не сильно сжимая.
— Это мой младший брат, Фёдор. Он проездом в нашем городе, пока остановился у меня.
— Брат значит…
— Угу, мы не совсем похожи с ним, но всё же мы — родственники.
— Ух ты! — хлопнув в ладоши, Катерина счастливо улыбнулась. — Я всегда хотела иметь младшего или старшего братика (сестру), но родители были против… Эх, как же тебе, Адриан, повезло-то…!
— Ага, не то слово… — не смотря уже на начальницу, а в глаза непонимающего «брата», тихо, чтобы услышал только он, прошептал: — Дома всё объясню.
У Катерины было одно плохое качество, проявившееся в невозможности усмирить по отношению к Фёдору, казавшегося загадкой: любопытство. Всякий раз теперь, переступая порог квартиры Балановского, искала худощавого сожителя глазами, находя в не изменяющемся сгорбленном положении; попытки заговорить с ним увенчивались одними лишь провалами — молодой человек не шёл на контакт и отвечал кратко, порой с раздражением. В силу же своей мечтательности, когда отношения между ней и Адрианом более-менее начинали переходить на новую ступень, тайком фантазировала о наступление того будущего, когда, возможно, выйдет за него замуж и сможет найти общий язык с его братом. И это было бы блаженством, ведь она любила людей и хотела, чтобы у них всегда всё было хорошо и спокойно на душе. Быть может, Фёдор и относится к ней с осторожностью, потому что боится привязаться, а коли так, то неудивительно, что он так замкнут и отчуждён. Это немного опечаливало Катерину, но было понимание: все люди разные и это, скажем так, особенность данного человека, но даже её можно отодвинуть на другой план, помочь тем самым не прятаться за ненужной высокой стеной, а начать жить, чувствовать и проявлять эмоции.
***
Первые подозрения дали о себе знать, Адриан всё больше стал обращать на взаимодействие между Воробьёвым и Соболевой внимание, опасаясь, что не всё тут чисто и вроде бы искреннее желание девушки помочь замкнутому парнишке, имело за собой совсем другие цели. А ночные прогулки после работы с ней, когда они говорили об одном ( о новинках, конкурентах, стратегиях), а потом вдруг переключались на другую тему, что касалась личности Фёдора (друзья, детство, учёба), начинали досаждать ему — ведь меньше всего хотел думать о «брате», данное обстоятельство тяготило его. И рад бы сбежать, прекратить разглагольствования, но тогда придётся придумывать причину, а на это уже нет ни сил, ни желания.
— Какой у тебя необычный брат, — рассуждала она, идя с Балановским под ручку, наслаждаясь свежестью погоды. — Но вот совсем на тебя не похож… Знаешь, одной из моих целей является подружиться с ним. Подумай только, Адри, если он продолжит чудиться всех, заменяя социум на технику, грубо говоря, на весь этот ирреальный мир, то так и состарится в гордом одиночестве, а ведь он уже не ребёнок!
— Да, я отлично тебя понимаю, — отстранёно давал ответы, ощущая некоторую неспокойность на душе, не считая, что обманывает Фёдора, встречаясь с Катериной, как и напротив, что Фёдор — не брат, а его возлюбленный. Просто не ведал, кто ему ближе. Определённо, его тянуло к Соболевой, но и отпустить Воробьёва он пока ещё не мог. Приходилось играть как такового «двойного агента». — Мне кажется, что он в состоянии и сам справиться со своими проблемами. Он не так жалок, как ты думаешь и, поверь, сможет найти себе… кого-нибудь, — последние слова дались с трудностью, а на сердце будто бы упал камень. Нет, он не хотел, чтобы Фёдор принадлежал ещё кому-то. Что ещё за собственническое отношение к свободному человеку?..
— Наверное, ты прав… Но мне кажется, что порой людям нужны толчки-пинки, чтобы они начинали что-то делать. Он же долгое уже время проживает у тебя в квартире, а так и не нашёл работу или хотя бы минимальный заработок… меня это беспокоит, ведь он совсем не адаптирован под стандарты жизни! — упрямилась девушка. И чего она так вцепилась в него?
— То есть, по-твоему, ему всего лишь надо найти работу и съехать?
— Что же! Нет, просто это немного… неправильно, — но, поймав нахмуренный взгляд, тут же попыталась исправиться. — Нет-нет, ты, конечно, герой, что продолжаешь поддерживать контакт с братом, идя ему на уступки таким вот способом, но… могу ли я завтра снова к вам прийти, чтобы поговорить с ним?
— М-м… можешь. Я не думаю, что это доставляет ему столько неудобств, — с недовольством изрёк он, предвещая ночной разговор.
Оставшееся время прогулки, Балановский провёл в раздумьях. Ему было противно, что девушка так носится с его возлюбленным. Он вообще не мог уловить логику в том, чтобы каждый раз пытаться к чему-то прийти, когда видно же, что Воробьёв не стремится к каким-то дружеским отношениям с ней. Сомнения в действительности — что, если Екатерина его обманывает и это не симпатия, а самое настоящее использование, чтобы поближе подобраться к Фёдору? Способна ли она на подобное? Почему же и нет? Людям нельзя верить — они все лгут.
На следующий день Фёдор заболел (ну не умора ли, сидеть дома и простудиться!), это должно было отпугнуть девушку, боясь подхватить вирус, но та, напротив, воодушевившись, собрав большую сумку всевозможных медикаментов, прибежала к ним домой, впопыхах здороваясь и забегая в комнату, где под тёплым одеялом, с мокрой тряпкой на лбу, лежал с закрытыми глазами, мирно дыша, больной. Тогда-то, что удивило блондина, она просидела у изголовья несколько часов, не желая покидать того, оправдываясь, что «таким людям нужна поддержка», ведь больной человек — слабый, не способный о себе позаботиться, и сделает всё возможное, чтобы тот пришёл в себя, выздоровел.
Читала ему книгу, когда как Адриан сверлил Катерину мрачным взглядом и с ненавистью потом (когда та уходила заваривать чай) смотрел на Фёдора, — он настолько запутался в собственных чувствах, что ревновал обоих друг к другу и считал, что те уже давным давно знают о происходящей ситуации и просто-напросто играют свою роль. Очень хорошо. И эта мысль не покидала долгое время, принося за собой дискомфорт и желание узнать верный ответ — правда ли то, что видят глаза: вся эта чрезмерная забота, желание поддержать, встретиться, поговорить, или же воспалённый разум более не может метаться от одного к другой, — пора бы сделать выбор?.. Минуточку…! А если бы Фёдор исчез внезапно — как бы на это отреагировала Катерина? Плакала? Страдала ли? Показала б истинное лицо? Или же, напротив, вздохнула с облегчением? А может… весь этот рой мыслей и желание искоренить лишнее звено, с каждым разом становилось всё более притягательным для парня. Казалось, что выход есть, и если приложить немного усилий, то вздох полной грудью и падение с плеч груза — не заставит себя долго ждать.
Вопрос, касающийся правды, то есть собрать их вместе и рассказать всё, как есть: Фёдор — не брат, а его парень, а Екатерина — не просто начальница-подруга, а его девушка, казались Адриану немыслимыми. Вопрос мог лечь ребром, если те простят ложь: на ком остановить свой выбор, — а ответа не было. Поэтому, естественно, легче отдавать предпочтение, как Фёдор сам исчезнет, чем разбираться в себе и в собственных желаниях. Людям ведь нравится усложнять, надумывать, нежели идти по простому пути, порой даже более правильному.
3 — Козырем упала карта
Представим такую ситуацию. Возьмём любого человека и поставим перед ним вопрос: что лучше — недельный отпуск или ещё такой же день на «любимо-незаменимой» работе? Безусловно, в большинстве своём выбор падает на первый вариант. Именно потому Екатерина Соболева, подгоняя свой отдел, превысила норму, на что вышестоящие лица похвалили их за результат и позволили, раз уж те так усердно работали, небольшой отдых. Конечно, всех сразу отпускать нельзя в этом месяце, но вот пару лицам посчастливилось оказаться в списке счастливчиков, и они, недолго думая, решили воспользоваться, при том, что оставшейся половине тоже выдастся такая возможность, но в следующем месяце; для равноправия.
— Да уж, не могу поверить, что ты, Кать, так воодушевляешь людей, — качая головой, с небольшим восхищением говорил Адриан, сидя в столовой, поедая глазированные пончики, запивая их чаем. — Мы ещё несколько недель пытались бы только макет нарисовать — а тут ты, подойдя с креативной точки зрения, смогла у отдела открыть второе дыхание.
— Да брось, Адри, я просто знаю всю эту систему: люди начинают что-то делать, когда сроки поджимают, вот я немножечко и схитрила, — ангельская улыбка заиграла на её губах. — Всё-таки и ребята постарались, и ты не отставал — и вот плоды нашей работы. Ух! Какие же мы все молодцы!
— Особенно ты.
— Д-да нет же…! — засмущалась девушка, опуская глаза в пол. Всё-таки принимать комплименты она так и не научилась, особенно от своего молодого человека. — Знаешь, я тут подумала, а почему бы нам… в общем, как ты относишься к морю?
— К морю? Нормально, никогда его не видел вблизи, если только на картинках.
— Никогда? — посмотрев на него, с грустью проговорила девушка, накрывая его ладонь своей. — Это можно исправить! Как ты смотришь на то, чтобы мы съездили с тобой? Как раз более лучше с ним ознакомишься… э-эм, а плавать-то умеешь?
Парень усмехнулся.
— И кролем, и на спине, и попеременно руками…
— Значит, спасательный круг или жилет не придётся покупать, — вставая. — Мне надо кое-что ещё доделать, а ты предупреди о поездке Фёдора, — и развернулась уже, чтобы уйти, но парень резко схватил её за запястье.
— А его зачем?.. Разве она не только для нас двоих?..
Адриан был в замешательстве, не понимая зачем брать с собой «брата», если тот спокойно сможет просидеть в четырёх стенах, не заметив его недельного (а то и меньше) отсутствия, предварительно наполнив холодильник всякой всячиной.
— Конечно, только для нас двоих, не иначе. И пока мы будем гулять по пляжу, какая-нибудь миловидная девушка положит глаз на него, и тут любовь-морковь, — мечтательно выдала она, продолжив: — Неслучайно такие поездки несут за собой что-то новое, а «курортный роман» — самое то, — и вырвав руку, одарив счастливой улыбкой, убежала прочь.
— Ты слишком многое фантазируешь, — мрачно подытожил он, пиная стул, обращая на себя внимание коллег, но не замечая этого. — Фёдор… и миловидная девушка?.. Мечтай!
***
Воробьёв, любивший проводить время в тишине, погружаясь в колизеи собственных мыслей, к новости о предстоящей поездке отнёсся положительно. Он обожал морские виды, этот неповторимый воздух, песок — и несмотря на то, что чревато большим скоплением людей, готов был пойти на эти жертвы, ведь море — свободно, особенно ночью; гуляя по пляжу, наталкивает на всевозможные думы. И эта тишина, прерываемая иногда шумом морского прибоя, лучшее, что есть на этом свете… Однако было кое-что немаловажное, вызывающее в Фёдоре досаду — Екатерина Соболева. Почему девушка должна была ехать с ними? Да, данная инициатива — её рук дела (и за это ей «спасибо»), но это не означает, что, будто колючка, прицепившаяся к ним, должна следовать за ними. Брюнет, хоть и не давал «костру разжечься», но начинал, стоило этой особе появиться в поле зрения Адриана, немного ревновать, — возлюбленные и так мало времени стали проводить наедине друг с другом: работа допоздна, посиделки с друзьями, приход домой — сон, и кажется сама жизнь даёт им попытку побыть вместе, ан нет, в качестве противоречившего обстоятельства — она. Тут ничего не поделать, придётся мериться с её обществом.
***
Вопрос, касающийся о месте пребывания, был ненамного легче — Адриану нужно было решить с кем проживать в одном номере. С одной стороны — он очень хотел делить кровать с Катериной (всё-таки девушка и они не первый день знакомы), а с другой — как всё это объяснить, ведь для Воробьёва Катерина была лучшей и незаменимой подругой. Поэтому он остановился под вопросительный взор Соболевой, с «братом».
— Ты уверен?..
— Да, Кать. Это будет немного неправильно по отношению к Федьке. Ко всему прочему, так я смогу постигнуть его к… знакомству с какой-нибудь девушкой. Например, расспрашивая о том, какая приглянулась и чем. Так мы убьём двух зайцев. А то зная «братишку», он не тот, кто будет делать первый шаг, если его не подтолкнуть и не стимулировать, — развёл руками Адриан, понимая, что большая часть из того, что он изволил напридумывать в своё оправдание — чушь.
— М-м… Да, да, ты прав! И как я могла забыть об этом…! — беря карточку и отходя от ресепшена, согласилась девушка, хотя и ощутила волну разочарования, но не была бы она собой, если б отрицательные чувства в мгновение ока не сменились на положительные — восхищение — перед её взором столпились люди, экстравагантно-ярко одетые.
***
Вечер наступил быстро. Он ознаменовал прогулку. С Катериной. Но прежде, чем встретиться с ней, Адриан решил переговорить для начала с «братом», который, как не странно, не сидел у своего устройства, а готов был отправиться с ними, дай только сигнал.
— Ты никуда не идёшь. Можешь раздеваться.
— Почему? — с непониманием поинтересовался Воробьёв, вспоминая, как за столом девушка все уши прожужжала про пляж, людей, про то как было бы хорошо им троим прогуляться в тёмное время суток, когда оживает нечисть и господствуют вампиры. Шутка, конечно, но куда уж без них?
— Сей причина не столь важна, — одевая куртку и застёгивая её, последовал ответ от Балановского, перед уходом который умудрился ещё и посмотреть в зеркало, ставя положительную оценку своему ухоженному внешнему виду.
Снова это тяготящее чувство, окутывающее Фёдора, не дающее ему спокойствия. Почему человек, которого он любит, так с ним поступает?! Слишком много непонимания и мало логики в происходящем. Глубоко вздохнув, он хватает того за руку, останавливая.
— Что происходит?
— С чего ты взял, что что-то происходит?
— С того, что я вижу, как всё изменилось. А точнее — ты.
Адриан закатил глаза, чувствуя, как закипает. Не любил он, когда ему начинали перечить. Нет, чтобы послушно сесть за ноутбук, продолжив виртуальное общение с такими же убожествами, что и он — нет, надо стать на пути и показать свой характер, обнажив зубки. Ну не смешно ли? Да вот только «Моська» не на того решила пойти.
— Видит он! Да ты дальше своего экрана и не способен что-то цельное разглядеть, — сделав резкое движение, высвобождая руку из захвата и резко пихая ей в плечо, на что Фёдор делает шаг в сторону, с непониманием и долькой страха смотря на того. — Заслужил, оборванец. Ничтожество! Как только свет терпит таких жалких, беспомощных уродов? — Адриан перегибает палку, он не ведает о том, как слова сильно подкашивают возлюбленного; сейчас ему всё равно — по его венам течёт «ненависть», он хочет выплеснуть её, говоря тем самым, что б «столь низшее существо не вякало, а делало то, что ему велят».
— Адриан, хватит!..
— Хватит или нет — я сам решу, а ты, гомосек, если хочешь, чтобы наши отношения, — хватая за плечо и с силой сжимая, — остались на том же уровне, то, пожалуйста, сядь на свою пятую точку и не высовывайся. — И снова толчок, на этот раз с большой приложенной силой, на что «ничтожество», не удержав равновесия, падает на чудом оказавшуюся сзади кровать. — Вот так лучше, мышка. — И раздаётся смехом, пока Фёдор, дрожа от страха, не зная чего ещё ожидать от парня, отсчитывает минуты до тех пор, пока не остаётся в номере один. Укутывается с головой до ног одеялом.
***
Покинув номер, Адриан решил немного прогуляться, приведя тем самым мысли в порядок (не мог же он в таком состоянии показаться перед своей девушкой!). Спустившись в холл —
кто бы мог подумать! — улыбающаяся и цветущая, будто хризантема, Екатерина уже поджидала, посматривая на ручные часы.
— О! Адри, а вот и ты! — бросившись обнимать, а потом, смутившись, отступая на шаг. — Ой, п-прости, что так внезапно. Я просто так по тебе соскучилась, что… и вот! — Ей так шёл румянец.
— Я тоже по тебе соскучился, Катя, — надевая свою повседневную маску, ответил голубоглазый, успокаиваясь.
— П-правда? Ох!..
С минуты они молчали, каждый думая о своём. Девушка о том, чтобы такого сказать, дабы перейти на другую тему, менее смущающую, но в голове, увы, была пустота, а парень — о случившемся пятью минутами раннее. Ему всё же не хотелось, чтобы «мышка» покидала пределы номера, такой поворот его не устраивал. Вот ни капельки.
— Ой, а где Федот? Что-то он опаздывает.
— А, он. Не будет его сегодня с нами…
— Почему же? Что-то случилось?!
— Нет-нет, что ты! У него просто, кхм, межсервисная война, так сказать, полуфинал, вот он и остался. Для него это очень важно, пойми.
— Важно значит… Но сегодня за завтраком он ни о чём таком не упоминал…
— Да сам не знал, когда и во сколько — объявили уже ближе к обеду о запуске, вот он и ринулся с командой отстаивать своё место. Не может же её подвести!.. Это только первый день отпуска и, естественно, ещё успеет и с нами погулять, и на пляж сходить.
— Тогда пускай сопутствует ему только удача, а за ней — так желаемая победа. — Хоть рыжеволосая произнесла эти слова с ободряющей интонацией, быстро подняв вверх кулак, от Адриана не ускользнули еле заметно-проскальзывающие грустные мотивы. Неужели она и вправду расстроилась, что его не будет с ними? Если так, то терзаемая теория о настоящих мотивах девушки начинает постепенно приобретать более заметный вид.
***
Вступая в свои законные права, вечер позволил влюблённой парочке, какой казалась со стороны для снующих людей, держаться за руки, но идти в траурном молчании по пляжу. Соболева пыталась заговорить со своим спутником, но тот был отречен от реальной действительности, недоступен. И решив не портить себе снова настроение, позволила-таки наслаждаться прекрасными морскими видами. Когда-то в детстве море казалось ей врагом: оно утягивало на своё дно столько борющихся со стихией людей, кораблей — безжалостно и хладнокровно; всякая попытка родителей отвести её к нему, заканчивалась плачем и брыканием. Такой уж она была бояшкой, а всё из-за фильмов, показывающие кораблекрушения, так повлиявшие на её пока ещё не сформировавшуюся детскую психику. Благо, что люди со временем взрослеют и способны (в большинстве своём) дать своим страхам отпор, принимая их. Вот и она, поняв, что всё это не больше, чем навязывание, накручивание, решилась в семнадцать лет, после окончания одиннадцати классов, пожать руку «молчаливому» врагу, заключив с ним мирные отношения, даже полюбив искренне.
Шуршащий песок под ногам, лёгкий ветерок, свежий воздух, в небе — красочные фейерверки, приобретаемые всяко разные фигуры; доносимая весёлая музыка — и как люди, видя эти красоты, остаются всё такими же грустными и подавленными, неужели одно это — не даёт им право улыбаться и чувствовать гордость за то, что есть такая возможность? Но существующие вещи — каждодневны, они уже не способны подарить радость, только мнимою улыбку. Потому как радость и счастье — это теперь понятия денежного эквивалента: чем дороже подарок, тем больше восторгов рождается в человеке.
Вял и неподвижен был Балановский настолько, что ведущую роль в поцелуе досталась самой Соболевой, и это ей не понравилось. Одной из главных составляющих парня была — дерзость, на пике сжигающей страсти. Любил он быть во главе, проявляя жестокость, показывая, кто главный, не терпя возражений.
— Адри, ну что такое? Ты прям сам не свой, — с досадой, чуть ли не плача, пролепетала Катя, вьетнамками рисуя на песке линии.
Ответом был лишь вздох.
— Ты ведь знаешь: я всегда помогу тебе, решу любую проблему. Доверься мне.
— Я доверяю тебе больше, чем себе. — Гложили мысли о Фёдоре. Резали, рисовали неприятные картины — что если этот парнишка изволил нарушить требование? Убежал, и на том до свидания. Нет, он не может продолжать эту прогулку, находясь в неведение.
— Тогда почему ты так молчалив? Вижу же, что что-то тебя беспокоит! Я тебя достаточно знаю, чтобы сделать подобный вывод.
— Да нет же, глупышка, — выдавил усмешку. — Голова у меня разболелась, походу я ещё не привык к климату. Вернусь, пожалуй, обратно, а там немного передохну.
— Точно! Ты ведь впервые тут, как я могла не учесть этого… Подожди, я с тобой. — Видя как парень, не став ожидать её ответа, молча развернулся и уже успел сделать пару шагов к возвращению к отелю.
— Не стоит, не хочу тебя обременять, — в резкой форме подал Адриан, а, осознав, насколько серьёзно прозвучали его слова, тут же смягчил тон на более мягкий. — Ты ведь так хотела изучить окрестности, и уже ночью, пока другие сидят в номерах, отдыхая, смотря телевизор, укладываясь спать — наблюдать за небом, сидя на траве.
Ей было что ответить, но инстинкт завопил о мирном варианте — согласиться со словами, ведь «такой Адриан» был не в духе, и лучше, конечно, не прекословить:
— Ты прав, пожалуй, я так и поступлю…
***
Как не подозрительно, но тот же настрой «перепрыгнул» и на следующие дни. Екатерина не понимала, что происходит: её парень — мрачен и слишком задумчив, он чем-то был обеспокоен, но молчал, как партизан, временами грубил; Фёдор, с которым она успела переговорить всего два раза за прошедшие пять дней отдыха, оставался слишком инертным, мало заинтересованным в происходящем, его апатичность росла, — и всякие попытки как-то это разрулить, приводили к одной и той же точке — ни к чему. Совсем уж девушка опечалилась, даже новые лица не рождали в ней былого восхищения, казалось, что данная поездка была обременительной и не нужной. Да вот только резко всё переменилось на следующий день, когда оба парня постучали в её номер, приглашая на вечернюю прогулку — это очень сильно её удивило, настолько, что глаза от удивления расширились, на губах застыл немой вопрос, и желанием первым было ущипнуть себя, будто бы всё это — сон. Однако это — реальность, и Катя, воскликнув долгожданное «ура!», ринулась приводить себя в порядок, чувствуя, как по телу разливается счастье. Ну наконец-таки!
Порой поспешны представления людей. «Учуяв» что-то хорошее, они начинают придумывать картинки со счастливым исходом, да вот только зря она подумала, что что-то изменилось в лучшую сторону, потому как Балановский шёл впереди, раздражённо вышагивая, опаляя ненавистным взглядом всё в округе, когда как Фёдор вёл под руку девушку, видя в этом какое-то спасение (?).
— Тебе не кажется, что Адри чем-то омрачён? — тихо проговорила она, обратившись к Воробьёву.
Прежде, чем ответить, брюнет смерил долгим взглядом впереди идущего, и, колеблясь, всё-таки дал свойственный ответ, не желая продолжать эту тему. Он боялся возлюбленного, и понимал, что любое его неправильное слово повлечёт за собой много проблем. Ему и так пришлось в последние дни исстрадаться, а тут выдалась удивительная возможность таки вздохнуть полной грудью, чувствуя свободу, — потому он и выбрал общество девушки, считая, что тем самым сможет отвлечься ненадолго от гнетущей обстановки, мрачных мыслей... Всё это было изначально ошибочным…!
— Нет.
— И ты туда же. Неужели я единственная, кто видит эти изменения?.. — Закусив до крови от досады губу.
Адриан злился, сотрясаясь от обуявших эмоций. В эту минуту он ненавидел Фёдора — как он посмел прикоснуться к егодевушке, без егона то позволения и как она позволила этосделать. Видать, всё изначально к тому и шло — он был лишним и она, столь двуличная, хорошо скрывающая свои истинные мотивы, играла им, сменяя одну фигуру на другую. Этот отдых, это якобы чистое желание помочь Фёдору (с чего она вообще подумала, чтоонаему нужна?) — фарс. И главное тут даже не хитросплетённая игра, а достоверность чувств Воробьёва, который в глаза говорит одно, а на деле — смотрите-ка я вру вам, говоря, что «люблю», а на самом деле только тешу вас, давая искусственную власть над собой. Как же такое можно терпеть?! Действительно, никак, потому и блондин резко останавливается, поворачиваясь к ним. Хватит, ему надоело всё это. Надоело.
— Адри, что такое? — с испугом вопросила Соболева, предчувствуя что-то нехорошее, — её сердце застучало вдвое быстрее, а к горлу подбирался этот немыслимо откуда взявшийся страх.
— Оставь нас.
— Но…
— Я хочу поговорить с «братом». Наедине. — Ошибка или же преднамеренные слова, но Адриан не отдавал отчёта, он просто хотел избавиться от интриганки, в данный момент она была лишний, с ней он потом разберётся, а сейчас его «любимый братишка», съёжившись, опустил глаза, будто бы что-то ища в песке, ожидая дальнейшего хода событий, не смея даже воображать о том, что будет дальше. Единственное, что заставило его вздрогнуть на мгновение — это непонятное слово, что он хотел им сказать?..
А блондин медлил, в свете уходящего дня, лицо его казалось истощенно бледным, даже мертвецким; в глаза страшно было заглядывать — в них было пусто, будто только что похороненный мертвец встал и позволил себе ещё немного пожить в этом мире. Верно, Балановский устал от всего, он уже не понимал, где правда, а где собственные выдумки — и какую роль занимает он сам?..
— Пройдёмся немного. — Подходя к несопротивляющемуся Фёдору и хватая за локоть, делая шаги в противоположную сторону от ушедшей незамедлительно девушки. — Не хочу, чтобы нам помешали.
И они пошли. Тихо, под сильный ветер, дующий прямиком на них, выступая некой силой, отговаривающей идти вперёд; под громкое, угрожающее плескание прибоя; под разносящуюся где-то вдалеке грустную мелодию, пока не дошли до поднимающегося вверх маяка, то вспыхивающего, то погасающего.
— Она тебе нравится? Можешь говорить правду, обещаю, — подняв руки вверх, будто сдаваясь, — я тебя не трону и выслушаю, — прямолинейно начал Адриан, запрокинув голову назад, смотря с грустью на бескрайнее небо. Тяжело было, но он должен выдержать, ведь этот груз, эта ложь так давила на него, что он просто… не мог иначе.
— О чём ты? Я не понимаю.
— Так пойми, вроде не глупый. Я или она — сделай уже выбор, долго мы будем эту комедию ломать?!
— Ты конечно… Но что всё-таки происходит? — Удар, и Фёдор, чудом удержав равновесие, отступает назад, с ужасом смотря на возлюбленного, придерживаясь рукой за щеку. Что это сейчас было и главное — за что? Непонимание и страх. А в мыслях рой: стоит ли остаться на месте или бежать, — и сможет ли он? Ответ очевиден: он слишком слаб для этого.
— Чёртов неудачник…! Да сколько можно врать? Думаешь я ничего не знаю? — И разразился смехом. — А я всё знаю про вас!
— Адриан…
— Замолчи, пока не убил тебя. Замолчи!.. Ты… ты ли? Или лучше сказать — вы? Да, определённо выиграли со мной, выжидали определённого момента — и когда я буду менее защищённым, ударите ножом в спину!.. Но я вас опередил — я знал, что за всем этим что-то да кроется. И как финал — я прямо заявляю, что обо всём давно знаю, — Адриан сократил расстояние между намертво примерзшим к песку парнем, беря того за грудки и тряся. — И что теперь, Федя, что теперь? Будешь говорить о том, как ты меня любишь? Что всё не так, как есть на самом деле? Или… отнекиваться будешь? Что. Ты. Скажешь?
А Воробьёв действительно не понимал, что происходит, только видел, как человек, которого он знал столько лет, любил, терпя все эти оскорбления, физические насилия — сходит с ума и в чём-то его обвиняет, даже не давая внятного ответа. Как ему, прикажите, поступить? Теперь нет мыслей о побеге — ничего нет, только пустота. Он не знает, что делать и он боится что-то сделать… просто останется тряпичной куклой, над которой можно измываться. Ведь такое и раньше было — агрессия, удары, обвинения — и он терпел это, так чем те случаи отличаются от этого?.. Всего лишь приложенной силой.
— Почему ты молчишь? Почему?.. Неужели тебе нечего сказать?! — раздосадованно воскликнул он, отпуская для поиска ответа этому молчанию и, как только он пришёл на ум, то удар не заставил ждать — прямиком в живот. — А-а, так всё это доставляет тебе удовольствие! Ну конечно, такому жалкому только и остаётся, что «висеть на ком-то». Я ведь уже для тебя не авторитет, ты, осознав, что «выкачивать» (деньги) больше нечего, соскочил с меня на Катю. Ну конечно, ведь у неё-то они есть, она сможет тебя обеспечить… Вот она твоя цель.
«Деньги… Катя… не понимаю… Так трудно дышать… Сердце, — приложив ладонь к груди, слегка поглаживая, — умоляю успокойся. Прошу, избавь меня от своей боли… хотя бы ты»
— Только знаешь, я ведь тоже с ней, как и ты, встречался и тоже скрывал это…
— …т-ты с ней в-встречался, — от шокированных слов, он поднял резко голову и заплакал, не осознавая этого.
Адриан от неожиданности вздрогнул — почему он плачет? Но его этим не остановить.
— И довольно-таки продолжительное время. Неужели тебя это удивляет, или же тебе больно от осознания этого? Что ты не единственный, кто владел ситуацией (девушкой)?.. Чего ты машешь головой? Не хочешь верить, что я давно знал о ваших отношениях, но как-то старался это игнорировать?
«Я верил тебе… а ты всё это время за моей спиной…! Да как же так?!»
— Серьёзно, прекратить вашу видную игру нужно было хотя бы в день нашей поездки. Мог и отказаться.
«Я хотел быть с тобой, только ради тебя решился на этот шаг»
— Но даже если тебе и хотелось сменить обстановку, то один из твоих проколов был первого дня нашего пребывания — пойти с нами на вечернюю прогулку, на пляж. Фёдь, сколько раз я тебя приглашал на вечеринки, посиделки в кафе, но ты всегда отнекивался, а тут, надо же, пойду-ка я вместе с вами. За идиота меня держишь?
«В первую нашу бессонную ночную беседу я рассказывал тебе в ярких подробностях о своей любви к морю, и сколько раз переступал через себя, чтобы прикоснуться к нему, — но как ты мог об этом позабыть?»
— Если это и не так, и ты просто хотел подышать воздухом, пройтись, размяться, не знаю, то что это за показуха сегодня была — вести Катю прямо на моих глазах под руку? Вы что ли уже меня сбросили со счетов, мол, не заметил одного, так не заметит другого?
«Я боялся тебя. Каждый день под твоим надзором, этим изучающим холодным взглядом, пробивающимся под кожу. И только в Екатерине я видел некую мимолётную отдушину»
— В общем-то, — поведя плечами от холода, — ветер усиливался, кабы не шквал, — мне надоело уже стоять здесь, пора бы подходить к финалу. Я так понимаю, что каких-то слов от тебя не дождусь сегодня, по фиг, но, — схватив сильно за волосы, привлекая тем самым внимание Фёдора, смотрящего отрешенно заплаканными глазами, — раз уж всё раскрылось и дальнейшей плутовской игры вам против меня не сыграть более, то сделаем ход конём — оставим всё, как есть. Я продолжу с ней «встречаться», ты же будешь играть паиньку-братика. Натягиваем улыбки, будто всё хорошо и прекрасно, ничего не приключилось, и продолжаем пока жить в таком ритме. Что же до дальнейших планов, то… хм, я об этом ещё поразмыслю, но суть, думаю, тебе ясна, — отпуская и разворачиваясь к нему спиной. — Только не вздумай ей рассказать об этом всё — иначе пожалеешь. — Слова прозвучали угрожающе и имели за собой не пустое колыхание воздуха; Адриан ушёл, не взглянув напоследок, ему в ту секунду было всё равно на Воробьёва, он думал о девушке, о том, как она на всё отреагирует в ближайшем будущем — как вытянется от удивления её лицо, а глаза расширяться от потрясения, ведь её раскрыли и не она передвигала фигуры, наивно полагая, что контролирует всё, а пешка, ставшая в итоге королём.
Фёдор же, просидевший пару часов, чей мир рассыпался прямо на глазах, был непросто ошеломлён словами, произошедшим, а уничтожен, сломлен, втоптанным в грязь, — и пытаться как-то помочь себе выбраться из этой ямы не представляло возможности. Он беззвучно рыдал в глубину груди, в пронзённое сердце, уже не справляющееся со своей работой, всё более намекающее режущей болью, но почему-то игнорируемой самим парнем. А потом он упал лицом в песок, не двигаясь, лежа, как умерший. Маленький человек, потерявший всё, незаметное пятнышко, никто.
4 — Лезвие
Наверное, одним из самых главных недостатков Фёдора было то, что он умел прощать, закрывая глаза на ту или иную проблему. Но что говорить о парне, чей мир вращается только вокруг одного человека, и потеря которого не сулит ничего одухотворённо-прекрасного. Лишь следуя из этого, причиняя себе немыслимую боль, он готов мучиться, лишь бы быть рядом с тем, кого… любит (или же это более не глубокая симпатия, а, скажем, одержимость?).
Но было трудно, очень, принять громыхнувшие, будто пуля, пролетающая в нескольких незначительных миллиметров у уха, слова, оставившие после себя неизгладимый отпечаток не только на душевном состоянии паренька, но и физическом — он начал худеть, отказывать ещё больше от еды и, что говорить, наносить невзначай увечья, небольшие царапинки, от которых, принимая душ, чувствовалось пощипывание, что несомненно приводило его в чувство; пока ты чувствуешь боль — ты ещё живой (стоит ли этим гордиться, когда жизнь с начала рождения и до конца — клубок страданий?). И именно отрезвление, ясность ума, под льющимися струями холодной воды, подсказали одну шальную, но мерзкую мыслишку.
«Что будет, если я просто уйду из жизни Адриана?.. Он ненавидит меня, но я не уверен, что так оно и есть. Эта показушная злость — ни есть то, что он хочет мне сказать на самом деле… однако, смогу ли я докопаться до истины таким поступком, когда крышка гроба навсегда скроет меня от его глаз?..»
Подумав об этом, в неярких тонах описывая весь этот процесс: от гибели до последнего пути, захотелось в свойственной манере позабыть и стремительно ринуться в виртуальный мир, спасающий неоднократно раз от суицидальных мыслишек, хоть и появляющиеся нечасто, но всё же колокольчиком порой дающие о себе знать. Эта мысль отличалась от тех, прошлых, так как в основном была направлена не только на себя (я хочу умереть — зачем мне жить?), но и на другого человека — желание увидеть перемену на лице: исказиться ли оно от боли, или останется безэмоциональным; заплачет ли он, или глаз не тронет вода?
«Не поспешно ли это решение? И даже если оно что-то изменит, надолго ли такая перемена? То, что покидает этот свет — забывается со временем, даруя человеку новое…»
Порой мысль набирает обороты, заинтересовывая настолько сильно, что уже хочется думать ни о чём другом, кроме неё, — а ей и в радость, она живёт до тех пор, пока нужна, тем самым увеличиваясь в объёмах, разрастаясь и занимая свою временную локацию.
Покинув ванну, при этом вытираясь и набрасывая полотенце на плечи, поспешил к своему «другу», усаживаясь и набирая в поисковике интересующую его информацию. Несколько сайты нужны были, как люди, разбирающиеся в этом, на опыте опробовавшие сей последний эксперимент и готовые поделиться конечным результатом (бывало, что спасение приходило вовремя — и то, что оставалось после, интересно, как воздействовало чисто психологически дальше на человека). Но, увы, мелькающие ссылки, по которым он переходил, выдавали заражённые страницы или рекламные блоки; проверенные сайты были всего лишь отсылкой к помощи, где, действительно реальные пользователи сидели и на эти просьбы давали ответы, которые походили на лозунги: «всё хорошо», «ты справишься» — мотивирование, недолгое, но помогающее на краткий миг человеку пережить ещё один день, хотя по сути пережёвывание резины. Эти люди не помогают, они пишут доселе известные слова, позволяющие склониться к положительному варианту обратившегося. Мнимая надежда, что «может быть, всё и изменится. Завтра». Как правило, «завтра» не наступает, но человек ненадолго уходит от мрачных мыслей о суициде, продолжая своё существование.
После многочасовых поисков не ответ был найден, а путь к решению проблемы, совет, и, как не странно, Фёдор, доверившись ему, чья решимость увеличилась до, так сказать, небес, решил-таки пойти по другой дорожке.
***
Адриан вставал рано — в семь часов, в девять надо было быть на работе, путь неблизкий, и хотя машина у него имелась, никто не отменял пробки и ещё какие-то внезапные происшествия. Начальство не любило опаздывающих, лишала премии, отпусков, отгулов. Потому он и приходил вовремя — положительно складывалось на его карьере. Возвращался в седьмом-девятом часу, если не прогуливался по окрестностям с Катериной. Хотя после поездки отношения их ухудшились — девушка погрузилась в работу и старалась раз за разом не пересекаться с ним; замешательство, непонимание — это сыграло роль и переменило её отношение к нему. Но у каждого, как правило, своя точка зрения, и потому блондин видел всё под другим углом.
— С возвращением, — открывая дверь, слыша как лифт останавливается на их этаже, проговорил Фёдор, слегка улыбаясь, и отступая после на пару шагов назад, давай пройти. Балановский безучастно кивнул головой. Сейчас ему хотелось только одного — привести мысли в порядок. Что-то явно шло не так, как он планировал. — Вот, Адриан, держи. — Протягивая белый конверт под непонимающий взгляд блондина. — Это деньги, что я заработал. Решил отдать тебе, мне они не нужны.
— Э-э…? Подожди, деньги, что ты заработал. Ты заработал деньги?! — Пришло ещё большее непонимание, это казалось нереальным. Подумать только: интроверт, не выходящий из дома, сделал что-то несвойственное! В чём подвох…?
— Да, всё так. И они твои.
Адриан с неохотой раскрыл конверт, после перевел на счастливое лицо паренька, за которым улавливалась гордость, — зарабатывать деньги сложно бывает людям, у которых нет каких-то документов, подтверждающих их квалификацию, знания. У Фёдора все они остались дома, потому он и не мог найти работу, а связь с родителями была оборвана, даже денежный поток от матери был пресечен. И, спрашивается, кто мог взять себе это недоразумение: хилое, бледное?..
В наш современный век реально зарабатывать не выходя из дома, но опять же, для этого нужны какие-то поразительные знания, связи, чтобы ненароком не угодить в лапы мошенникам. И даже, если представить на краткий миг, что у Воробьёва такие за имелись — как он снял деньги? Там ведь тоже есть свои нюансы.
Балановский не хотел признавать изменения в возлюбленном, а внезапная перемена отношений с Катериной могли быть ключевым — девушка в последнее время отдаёт себя полностью работе, утверждая, что нет времени даже перекусить, потому как завалов много, и кому-то надо их разгребать. Следуя логики: премии, лишние деньги — и кому их лучше отдать? Фёдору!..
— Что ты делаешь?! — поражённо прокричал Воробьёв, опускаясь на колени для того, чтобы подобрать наличные, но не тут-то было, мало того, что Адриан начал ходить по ним, так ещё и наступил на его руку, так и застыл, смотря снизу вверх на скукожившегося парня. — Мне больно. Отпусти, пожалуйста… — А в ответ непонятное хихиканье.
***
«Что я сделал не так?», — истязал себя невесёлыми мыслями пострадавший, прижимая к пальцам холодную тряпку. Было горестно и неприятно. Ну почему опять непонятная реакция? Неужели нельзя просто похвалить? Зачем так себя вести! Он хотел сделать приятное, дабы о нём более не говорили как об «иждивенце», а получилось всё иначе… Пора заглянуть правде в глаза и оставить Адриана, пускай встречается с Катериной — и хоть это трудно принять, но другого выхода нет. Сколько можно себя насиловать, — совсем нет уважения? Да есть оно! И давно б уже уехал, если бы не это чёртовое чувство, которое он никак не может искоренить — его тянет к нему, даже после пережитого, он не может просто взять и сказать «прощай». А потому и мысли о «суициде» намного приятнее, чем душевная рана. Физически можно всё стерпеть — поболит, перестанет, а вот искромсанная душа — это уже другая песня.
Адриан вошёл в гостиную, и захохотал — отчего-то ему было весело наблюдать за страданиями любимого.
— А ты хорош, не ожидал, что ничтожество сможет копейку принести в дом.
Фёдор закусил до крови губу. Ему захотелось ударить его. Чего он добивается?
— Хотя им самое место валяться на полу, чтобы по ним ходили. Всё-таки не будем забывать, кто их добыл и кто принёс.
— Чего ты хочешь? Если они тебе не нужны, то я их заберу. — Резким был ему ответ.
— Ух ты ж, а ты прям разозлился!.. Но меня походу ты не расслышал: им место на полу. И никто их подбирать не будет — ни ты, ни я, ни кто-нибудь из моих друзей (у тебя-то их нет).
— Да ты!.. — мочи не было терпеть у Фёдора это. Он встал, здоровой рукой в кармане брюк нащупал лезвие и скрыл в сжатом кулаке, решительно направившись в его сторону. Может, сейчас самое время прекратить всё это? Ну сколько можно? Он ведь тоже человек, а не подушечка для игл.
— Подожди-ка… — преграждая путь. — Куда собрался, поднимать их что ли?
Они слишком близко друг к другу. Одно ловкое движение — и можно с лёгкостью царапнуть лезвием по горлу, не ожидающего этого человека. Умрёт ли он сразу или же попытается остановить нескончаемо льющуюся кровь? А что в глазах — читаемый ужас или удивление отразится? Картинку нарисовать в голове очень легко, но чтобы дать ей «жизнь», на это нужно решиться, приложив непосильные усилия. Ты можешь хоть сто раз обдумывать чью-то кончину, расписав её до мелочей, но когда кисть окажется в руках, твой сто первый раз станет первым; ничего предугадать нельзя — и действие по ситуации, вот, что остаётся.
Воздействующие негативные эмоций, нет, не способствовали поднятию руки на столь дорого до дрожи человека — одно дело хотеть это из-за обиды, совсем другое — осознано. Фёдор заколебался, а Адриану надоело «чего-то ждать», шумно вздохнув, в итоге оставил того одного (во-первых, Балановский устал; во-вторых, хотел дать оценку не только случившемся, но и дальнейшему развитию событий. Находиться в обществе ничтожества — не прельщало).
Лезвие обжигало руку, захотелось моментально от него избавиться, потому и пальцы разжались, и оно упало в длинные ворса ковра, а сам Воробьёв пустым взглядом смотрел в никуда, незаметно для себя опускаясь на пятую точку, прижимая к груди колени. Так и просидел до самого утра — ни мыслей, ни анализа — пустота. Из этого состояния его вывели шевеления по квартире и прощальные слова перед уходом Адриана на работу. Лишь после этого, почувствовав облегчение, закрывая глаза, провалился в сон, оставшись в том же положении.
5 — Я хочу услышать
Смерть. Есть мнение, что большинство людей её боятся — перед ней не закрыть дверь; великий и непревзойдённый, убегающий от всевозможных замков, камер, Гудини, в итоге не смог избежать её. Другие не придают ей такого «глобального» окраса — эти люди живут, зная, что к концу своего пути им уже будет неважно: сколько было заработано денег, кто из детей женился, завёл ребёнка; человек находится на последней инстанции, и всё, что хочется — это с улыбкой (в меньшей мере) отдаться небесам, неизведанному.
Полная остановка биологических и физиологических процессов, похороны (пышные или скромные), с музыкой и «жаркими» речами, с потухшими лицами да могилка, с букетами и венками — вот, как проводят люди в новое начало человека, покинувшего этот свет. Такими ли будут похороны, задумывался Фёдор каждый день, терзая себя новыми идеями: как бы сделать всё так, чтобы люди видели в произошедшем не суицидальную наклонность, не вынужденную кончину, а случайность происшествия — именно обыгрыш сего факта был решающим, и одна единственная деталь, всему конец. Жизнь, отданная в жертву, будет напрасной. Парень не хотел, чтобы у Адриана создались проблемы по этому поводу. Пускай продолжает жить так, как жил. С Катериной или с кем-то ещё.
Представление должно быть не столь ярким, но оправдывающим себя — ведь это для любого человека последняя роль, и сыграть её нужно без оплошности. Однако, в связи с неопытностью она не исключается: колебание, неуверенность, мысль оставить сей «триумф» на потом и, конечно же, надежда о новом дне, непохожим на другие, который станет рукой помощи, вытаскивающей тебя из трясины. Но когда это будет? И будет ли вообще? Ведь это — пустой звук, легче разбить стакан и принести в свой дом несчастья, чем оправдать их.
«Почему же я ещё не совершил задуманное? Долго ли мне оттягивать момент, не переступая черту? Должен покончить с этим. Должен!» — говорил Фёдор себе, утыкаясь взглядом в кухонную стену, по долгу смотря, не реагируя даже на слова порядком злившегося Адриана. Его не устраивал этот игнор. Чёрт возьми, человек не должен так себя вести!
— Ну сколько можно, — тряся за плечи, — оживи уже, а!
Требуя возможное, он забывает, что сам является тем, кто заставляет бедного парнишку превращаться в апатичного, потерявшего интерес к жизни человека. Не об этом ли он мечтал — беспрекословное подчинение жалкого иждивенца, живущего за чужой счёт? Хотел ведь, чтобы Фёдор сидел, не рыпался. И убить его хотел. Садисткие воздействия осуществлял — причинял уйму боли, а когда игрушка сломалась, стало скучно. Отпустить-то трудно — где такую ещё найти? Вот и приходиться залечивать раны, да не тем лекарством. Но куда уж ему понять, столь эгоцентричная мразь, лишь потеряв, осознает свои ошибки, а пока «предмет», вроде как ещё дышащий, не стоит беспокойств и выяснений природы этих изменений.
***
Перемены окрасили зеркально чистый лист бумаги новыми красками. Воробьёв изменил привычке. Выходил на улицу, подолгу бродил везде, вплоть до самого утра доходило дело. Лишь бы не пересекать с Адрианом, лишь бы продумать точное самоубийство. Пускай забудет его, возненавидит, охладеет — да что угодно, но чтобы было меньше боли, и побыстрее закончились муки любившего (и преданного) человека.
Проходя арку, парки, садики, библиотеки, в капающий дождь, весь промокший до нитки, спрашивал себя: «Когда уже я осуществлю это?» — и ответ был «скоро», но как, каким образом, — оттягивался момент.
Встречались люди, такие приветливые, с добрыми глазами и чистыми намерениями, подолгу рассказывающие обо всём случившемся и, признаться, он видел в них прошлую Катерину, нынешняя — потускнела, солнце погасло; их голоса звучали живо, когда как его — скучно, блекло, но это не мешало людям делиться всем. И проблемами, и выходами из ситуаций. Порой даже мрачные типы подсаживались к нему, видя в нём своё отражение, хоть и не знали ровным счётом ничего. Просто так нужно было им, а Воробьёв молчал, оставаясь безэмоциональным, а те, дай только повод, обличали сердце, и уходили, скинув ненадолго груз с плеч, облегчённо вздыхая.
Но мысль, занавешенная «кучей тряпок», не издыхала, а пыталась выбраться, рождая один и тоже вопрос, но другими словами: «Почему я бездействую, если давно уже решился?»
И когда совсем уж невмоготу стало всё это, и захотелось сегодня же прыгнуть, например, с моста в реку, засеяла, будто пролетевшая комета рядом с Землёй, она самая, надежда, что Адриан поймёт, спасёт и заключит в объятиях, и тогда истекающее кровью сердце с многочисленными ножевыми ранами исцелится, а застывшие стрелки начнут свой ход, и чаша, клонившаяся вниз, поднимется вверх; на этом виденье он побежал обратно, домой, зная, что тот уже вернулся, веря, что так и будет. Ведь будет? Не может же начинавшаяся сказка с романтической подоплёкой окончиться трагедией? Была любовь! Осталась ведь, не так ли?..
***
— Что? — с раздражением отрываясь от написания отчёта, поинтересовался Адриан, когда тому надоел этот «чего-то выжидающей» взгляд. — Если что надо, будь любезен говори, а не сиди, как немой.
— Я лишь хотел спросить, — сжимая вспотевшими руками ткань брюк, не зная с чего начать, — или даже уточнить…
— Ой, слушай, давай потом. Не до тебя мне сейчас. И не до твоих, кхм, полоумных бредней.
Фёдор поднялся с кресла, но не ушёл. Решил дать второй шанс. Не мусолить, а задать точный вопрос и получить такой же ответ.
— Что бы было, если твоё желание тогда исполнилось — ты говорил те слова на полном серьёзе, хотел убить за то, что я мог солгать о своих чувствах к тебе, якобы встречаясь с… Катей.
А это он зря. Главной проблемой Балановского было непонимание взаимоотношений между этими двумя, а теперь, извольте, он, Фёдор, которого в последние дни просто выпустили из рук, игнорируя всячески, заявляет о подобном? Неправильное понимание происходящего — кто по сути на самом деле находится в своих грёзах?
— Так ты всё-таки встречалсяя с ней… за моей спиной! — рванувшись в его сторону, впечатывая в стену, отступая. Ненависть, злость. Хочется рвать и метать.
Брюнет, охнув, не ожидая такой резкой перемены, скатывается после вниз.
Чувствуется боль в затылочной части, и комната как будто плывёт перед глазами. Отчего и дышать стало чуточку тяжелее. Адриан действительно готов убить его за Катю, или здесь есть что-то другое?
— Нет, серьёзно, ты чего добиваешься, одноклеточное? Я же сказал тебе — не рыпаться. Не мешать моему плану.
— К… какому ещё плану?..
Ужасный раскатистый смех наполнил комнату. Здесь теперь бушует безумие. Спасаться надо — но в таком состоянии возможно ли что сделать?
— Ой, бедненький наш… не знает, а я говорил тогда. Говорил, что хочу её, Катю, вывести на чистую воду! Она так долго играла мной, забрала тебя у меня, и думает, что я позволю ей вести счёт в игре. Нет уж, не быть этому! Слышишь, не быть!
«Никто меня от тебя не забирал, я всегда был с тобой рядом, но ты… Что стало причиной этого абсурда?»
— И потому, раз ты признался в содействие ей…
— …я не.
— И сейчас пытаешься вернуться на мою сторону…
— …да нет же, я!
— То почему бы нам не разрешить эту ситуацию? Меня всегда волновал вопрос, что будет, если одна из её фигур полетит головой вниз. Так сказать, вообще без головы?..
— О-о чём ты? — всё внутри брюнета похолодело.
«Нежели он собирает…?! Да нет, быть этого не может! Нет-нет-нет!»
— А сам как думаешь?
— Н-не подходи ко мне, — выставляя руки вперёд для самозащиты. И этот человек, минутами ранее, желал покончить самоубийством, а сейчас, не отрицая это, пытается увеличить минуты своего проживания? Логика людей всегда была… на высшем уровне.
— И что ты, слабый, беспомощный и никому ненужный, сделаешь мне? — садясь на корточки, своими обезумевшими голубыми глазами, смотря на него — всё это выглядит забавно. — Ну же, мышка, каким будет твой отпор?
Обречённость и осознание — нельзя ничего исправить, и нет смысла для борьбы. Вот он, конец.
— Никаким.
— Так просто сдашься… не попробуешь убежать? Почему?..
— Нет смысла. Далеко не убегу, ты поймаешь. А даже если и получиться, то жизнь без тебя — не имеет смысла!
— Так-таки и не имеет смысла? Да что ты!
— Адриан… нет, не стоит. Убей меня. — Опустив голову вниз, длинная чёлка скрыла лицо, что позволило закусить ему губу до крови, и сказать эти слова: — Ведь ты оказался прав. Я встречался с Катей… лгал тебе… каждый день…! Прости.
Спокойно выслушав, Балановский лишь усмехнулся. А где же гнев? Разве не он ранее готов был проломить череп «возлюбленному» за то, что тот «врал ему в глаза», а сейчас — ничего?.. Быть того не может! Но не… не истина ли ускользнула из рук?
— Знаешь, ты очень часто стал плакать. При мне, — аккуратно беря за подбородок и поднимая на уровне своего лица (пришлось изменить своё положение — сесть на пол), ласково убирая лезущие в глаза волосы назад, проводя нежно по щеке большим пальцем, размазывая слёзы.
— …
— Почему тогда не признался?
— Испугался твоей реакции.
— Считаешь, я способен на убийство?
— Я… не…
Почувствовав ложь, Балановский свободной рукой сжал ему горло, лишая воздуха на десять секунд, громко отсчитывая…
— Только правду. — Отпуская.
Откашлявшись, Воробьёв еле качнул соглашаясь головой.
— Да, считаю.
— И сейчас ты думаешь, что из-за твоей лжи я сделаю это с тобой?
— Да.
— А как же наша «любовь»? Все эти прожитые вместе годы? Они ничего не значат. Для меня?
— Мне хотелось бы верить в то, что это не так…
— Но ты не веришь?
— Я не верю.
— Если для меня они ничего не значат, что насчёт тебя?
От этого вопроса Фёдор грустно засмеялся — а действительно, что насчёт него? Как же всё странно и слишком непонятно. В данный промежуток времени.
— Я люблю. По-прежнему сильно. И хоть ты не веришь в это, — беря его руку и прикладывая к груди, — но это сердце бьётся только ради тебя одного. Если решишь, что пора прекратить механизму работать, я не стану сопротивляться, ведь без тебя я — никто. Затворник, сидевший в тёмной комнате, ничего не желающий и не верящий в что-то подобное, как влюблённость, симпатия. Но ты дал мне взглянуть на мир новым взглядом; теперь это… не столь важно.
Выслушав, блондин тяжело вздохнул; его не устраивало, что всё подошло к концу так… стремительно. Безусловно, финал подкрадывался — ближе и ближе, но думалось, что последний аккорд оттянут будет на неделю, а то и две, при удачно складывающихся обстоятельствах. Увы.
— Сейчас уже ничего не важно, кроме одного.
— …кроме одного.
Адриан начал сокращать небольшое расстояние между ними, приближаясь к губам, но Фёдор опередил, поцеловав быстрее, отдав, безусловно, главенствующую роль. Последнее соприкосновение губ. Прощание. В долгий путь!
***
Настанет новый вечер, полный скорби и слёз. Но если бы хоть один благородный прохожий знал наперёд исход, ринулся б непременно спасать человека, оказавшегося в беде. Дело чести, жизни и смерти, но произошедшее, так просто, даже опрометчиво, унесло с собой в могилу тайну сего инцидента, оставив лишь голые факты, перефразируемые на свой лад тонкости обстоятельств. «Холодный» по форме некролог ляжет в руки простого обывателя, и не будет там сказано о бешеном биение сердца, готового вырваться из груди; расширенных от страха глаз, в которых застыл чистый ужас, намертво приковавший посмотревшего в них; непреодолимого желания, воплотившемся в отчаянной в борьбе за свою жизнь; душераздирающего вопля — а следом, невозвратности; падания — отзвука «ломающегося тела», раздробленного под тяжестью массивных колёс. Рёва и скрежета останавливаемого транспорта, выбегающих из разомкнувшихся дверей случайных пассажиров, на чьих лицах застанет буря эмоций — от интереса (что произошло? что это было?), до понимания, в последствии сменившемся на глубокое и, быть может, даже, искреннее сожаление. Мало кто будет плакать сейчас — человек чужой, неизвестный, но стоит рассказать о нём — фотография, имя-фамилия — всё станет ясно, в первую очередь, для родственников. Тем, кто когда-то знали, но не могли даже предположить, что так стремительно оборвётся жизнь.
6 — В новое начало без тебя
Руки дрожат, ноги подкашиваются. Из губ доносятся обрывчатые фразы: «Не может быть…», «Нет-нет, это неправда…» — естество пытается в первую минуту отрицать выбивающую из колеи новость, до последнего веря, что это, быть может, шутка?! Но разве о таком будет шутить человек, стоящий пред тобой с потерянным видом, желающий поскорее уединиться, дабы никто просто-напросто не трогал — и не нужно ни утешений, ни проявления заботы, ни «понимания», а простого человеческого одиночества.
— К-как такое могло произойти?.. — найдя в себе силы, спустя пару долгих молчаливых минут, поинтересовалась Екатерина, перечитывая раз за разом белый листок бумаги, на котором было ясно, но в укороченном виде написано: «Фёдор Воробьев, двадцатиоднолетний юноша, в восемнадцать сорок был найден мёртвым под колёсами поезда. Оказавшиеся свидетели на месте происшествия, не способны дать точную оценку произошедшего. Машинисту нечего добавить, кроме того, что будь юноша виден на горизонте, он, безусловно, начал бы останавливать поезд. <…> В связи с этим, после долго расследования, эксперты пришли к выводу, что причиной стала неосторожность Фёдора Воробьёва при переходе одной площадки на другую. Запнувшись об шейку рельс, упал вниз лицом. Следом, потеряв сознание, физически не мог услышать надвигающуюся опасность». — Не верю, нет, это какая-то ошибка!
— Это правда, Кать…
— Но… только две недели назад он… а сейчас! Ох… — она заплакала, упав на пол и ударяя отчаянно кулаком по нему. Это ведь… знать человека, возможно, не так хорошо, как хотелось бы, но всё же иметь какие-то о нём сведения, а потом вот это — ошарашивает. И очень сильно, особенно восприимчивых к ранимости людей.
— А сейчас его уже нет.
— Это я во всём виновата… если бы знала, что так произойдёт!
— С этого места поподробнее. Ты ведь знаешь, в момент смерти меня не было рядом с братом. Я, более-менее придя в себя, хочу всё-таки выяснить — правда ли экспертное заключение, или могло быть что-то ещё? — подходя и ободряюще кладя руку ей на плечо, безучастно выдал Адриан.
Девушка, в свою очередь, сжав его пальцы, пролепетала, что ей надо прийти в себя, и попросила двадцать минут побыть в одиночестве, чтобы как-то начать разговор, и при помощи парня смогла встать, направившись в ванную комнату, заперевшись машинально в ней.
При другом исходе, будь истинная правда другой, можно было пытать её допросами, не позволяя такой вольности. Но Адриан всё знал — да и как ему быть не в курсе дел, если это он стал причиной торможению механизма, выйдя из воды сухим — никто его не обвинил, да что там, даже не упомянул! Поразительная штука жизнь — помогает там, где её не просят.
Однако, не смотря на лицемерие, Балановский, не до конца осознавая ещё исход, в тот день (когда вместо уже живого Фёдора было что-то лишённое человеческого вида, пропущенное через катящиеся колёса), был подавлен. Кричал, бил посуду, рвал на себе волосы, смотря в зеркало — смеялся, а потом, кулаком, не морщась, разбивал, не ощущая боли, а только больший азарт, и саднящую боль глубоко внутри. Спасался от галлюцинаций, но всё было без толку — агонии полный вопль постоянно звучал где-то рядом, а поворачивая голову, видел ясной картинкой Воробьёва, тянущего руку, молящего о помощи — и во мгновении! — пробегающий поезд. И никого, лишь сменяющиеся дома, улицы, люди… неизвестно, как он в таком состоянии смог доползти до квартиры.
Спустя день стало немного легче. Истерика прошла, но пустой взгляд всё равно был направлен на потолок, рождающий до истязающей муки образы, теперь недосягаемые более, оставшиеся где-то там, в прошлом.
Фёдор — мертв.
Фигура была убрана с доски, как он и хотел.
Не совсем.
Да, действительно, он выражал много раз эту аморальную мысль, воплощая её и на реальных актах, правда, не столь глобальных, но более ощутимых в плане физического насилия или словесных оплеух. Порой не знал, зачем оскорблял — кровь горела, хотелось больше увидеть страданий на лице; иногда избивал — а после (он всё же человек!) испытывал совестные приходы, но недолгие, отступающие после нового разговора с Фёдором — ведь тот принимал всё это, не жалуясь. А раз так — то почему бы не продолжить?.. Однако в идеале не так всё это ему представлялось — Воробьёв сам приведёт себя к этой грани, а коли струсит, то Адриан просто задушит, случайно, под аффектом, но по честности фактов — во вменяемом состоянии. Не будем забывать, что он хороший актёр, возможно, психопат, умеющий анализировать, находя выход из безвыходной ситуации. Как было пару лет назад с родителями, с которыми разошёлся во мнениях. И уже сам не помнит, что конкретно стало причиной, просто захотелось избавиться от них — повозился с тормозами, отправив тех в последнее путешествие. Конечно, вся неправильность поступка пришла уже после, но до этого ведь не переваривал всей своей загубленной душой их. Так и здесь — ненавидел, но немножечко любил, верил и пытался понять, на чьей Фёдор стороне, — собственническое желание преобладало, но промежутки времени дали понять, что не такой уж «братишка» и «верный», каким хочет казаться, сближаясь с Катериной; всё это было выстроено Адрианом в плане оборота только каких-то установившихся собственноличных стандартов, забывая, что не машину, не животное — перестройка, инстинкты — а живого человека, который способен менять свои интересы, образ жизни, рассматривает. В этом его и эгоцентризм — всё для себя. Он хочет чужого падения, подчинения — он добивается. Кто прекословит — уничтожает.
— Прости, Адриан, немного задержалась, — осторожно проговорила Катя, вернувшаяся в гостиную, садясь в кресло напротив него, сразу же опуская глаза в пол.
— Ничего.
— Я ведь там сказала, что виновата в этом, да?
— Было дело.
— М-м… не совсем так… то есть да, я виню себя за то, что не смогла его спасти, а ведь он, скорее всего, чувствовал себя в этом мире лишним.
— Абсурд.
— Не перебивай, пожалуйста, — с мольбой попросила Катя, откидываясь назад, а дождавшись кивка, продолжила: — Вина в том, что не увидела его депрессивную наклонность. Люди, «живущие в компьютере», страдают непониманием со стороны окружающих. Они боятся заговорить с ними, как-то открыться, а мои проявления в его строну только ухудшили ситуацию. Я была изначально ему чужим человеком, хоть он и знал, что по факту являюсь твоей девушкой, но всё равно не мог подпустить ближе, чем на вытянутой руке…
И рассуждала она ещё о многом: о школьном воздействие, непонимании со стороны родителей, считала, что всё о нём знает, говоря о каком-то другом человеке, а Адриану было смешно всё это слушать. И вот оно, осознание: она его совсем не знает, но пытается дать ещё оценку, ну не потешно ли?.. А отсюда приходит понимание, в основном ошибочного суждения самого парня — что если он заблуждался на её счёт и видел то, чего на самом деле не было, как и она сейчас, произнося слова, разнящиеся с реальными фактами?
— Ч-что такое? С тобой всё в порядке? — увидев, как лицо парня вытянулось, а сам он, схватившись за грудь, стал улыбаться по-безумному, не на шутку перепугалась за его состояние (он ведь потерял дорого человека!); моментально подбежала, обнимая. — Всё хорошо, — успокаивающе гладя по голове, — всё будет хорошо. Я с тобой. Я тебя не брошу.
— Ты меня не бросишь?
— Нет, глупенький, никогда.
— Даже если узнаешь что-то нехорошее обо мне? — Отодвигая от себя, хватаясь цепко за запястье, не сильно, но так, чтобы в случае чего можно было не дать ей убежать.
— Адриан, я и так обо всём знаю, чем ещё… ты можешь меня удивить?
— Прям-таки всё и знаешь?
— Ты меня пугаешь…
— Но ведь это неправда! Ты видишь только обёртку.
— А-ай! Отпусти! — Моментально меняя своё положение, Адриан скрутил ей руку, заставляя осесть на пол. — Что ты делаешь? Мне же больно!
— Мне тоже было. Но как-то потом всё ушло.
— Отпусти. — Катерина начала вырываться — это было напрасной тратой сил, а когда он поволок её к балкону, от одной мысли всё похолодело. Но сразу же девушка её отпрянула, находя другие причины для такого нестандартного поведения. Скорее, просто затронула одну из его болячек. Соболева никогда бы не подумала, что этот человек будет так себя невменяемо вести. Наверное, стоит поменять взгляды на его счёт.
— Как хорошо, что ты живёшь так высоко. Десятый этаж помогает решить проблемы.
— Нет! — Она снова предприняла отчаянную попытку вырваться; Адриану, видите ли, надоела эта борьба — резким движением уложил её на пол, а потом ногой со всей силой ударил в живот, на что девушка, скрючившись, закашляла, через мгновение рвота подступила к горло.
— Тут уже ничего от тебя не зависит, Кать, — подходя к окну и открывая его. — Совсем уже ничего. Но, знаешь, ты была хорошей девушкой, как и Фёдор одно время моим парнем. Интересно вот так вот, вкушать сразу всё.
— Кха-хка… твоим… что! Парнем?!..
— Я даже сначала начал его ревновать к тебе. Да что там! Считал, что вы обо всём знаете, и хотите от меня избавиться, но как потом выяснил — ни черта подобного. И как я мог видеть то, чего нет на самом деле? Наверное, мне просто было скучно с вами.
— Адриан, прошу…!
— Да не проси, это не поможет. Я собираюсь от тебя избавиться. Мне свидетели не нужны. Сама понимать должна — оставлю в живых, вырою себе яму.
— Я никогда…
— Не придала б? Всё верно, оказавшись в таком положении, я тоже говорил бы подобного рода слова, призывая убийцу подумать.
— Но я…
— Достаточно, на меня это не действует. Ты ведь не первый человек, который умирает от моих рук. Вон, та байка, что я провёл целый день на работе и не знал о произошедшем с Фёдором — ложь. Я был там, и видел его последние минуты. — От перехода к зудящему рассказу, Адриану стало дурно, голова закружилась на пару секунд, ведь непросто так вспоминать злополучный инцидент с поездом. — Как он пытался спасти себя, но транспорт вынес ему окончательный приговор.
— Ты был там… и ничего не сделал? — Соболевой было мучительно, живот разрывало адской болью, не позволяя ей делать лишних телодвижений, но более — от правды. Мир в её глазах разрушался. Она уже не думает о спасении, зная, что этого не будет, но, быть может, разговор по душам, в уходящие минуты, поможет ей пробудить что-то новое в парне? Единственное, на что она ещё была способна.
— Я не смог. А ты смогла бы двинуться на помощь, посмотрев в эти глаза? — и ясной картинкой мелькнули два немигающих болотистого цвета глаза перед ним. — Нет, пошли прочь! — отмахиваясь от иллюзий, Адриан ударился сильно рукой об раскрытую раму, в этот раз морщись от боли, переключая своё внимание.
Замечательный момент, чтобы ретироваться. И Соболева, потерявшая уже надежду, на негнущихся ногах, преодолевая боль, поползла, что было мочи, прочь; недолог был порыв.
— Не уйдёшь. — Балановский, здоровой рукой хватая за лодыжку, тут же, предвидя удар пяткой, уворачивается, притягивая ногу к себе, и, следом, повреждённой рукой выуживая из кармана найденную в ворсах пола бритву, располосовывает ей хладнокровно икры.
Кровь стекает на пол, но это не так важно, как в следующую минуту поднятое тело, исступленно кричащее, вылетает из балкона, пролетая этажи, разбивается, заканчивая свой вздох на асфальте.
А времени насладиться кончиной не было — взволнованные люди начали постепенно собираться, послышались роптания у двери квартиры, — спасаться надо. Но сколько ж в этой комнате сейчас оставлено его отпечатков! А на самом теле! Плевать! Он выберется, определённо, полиции ему не видать! Сменит внешность, паспорт, на время уедет жить за границу, и пока всё не уляжется, будет сидеть, как мышка, продолжив встречать с будущей своей жертвой «смертельного расчёта».
Адриан через пять минут выбежал из квартиры. Спустился вниз. При выходе из подъезда создал через дверь щёлку, в выжидании момента, когда люди, с охами и ахами акцентируют всё своё внимание (не смотря по сторонам) на неживое тело девушки, — и в это мгновение решалось многое, успеет ли он скрыться с места преступления, или судьба наконец-таки признает его виновным, отправив в камеру.
Сердце застучало, руки вспотели — Балановский чувствовал свой конец. (ему кажется - или слышен приближающийся звон сирены?). Сейчас он в ловушке из-за собственной неосторожности, а выйти-то и нельзя, его одежда в крови — что подумают люди? Он убийца! А раз так, нет смысла ждать у двери людей закона.
Полный вздох, шаг в сторону спасения (заключения?), ударяющий в лицо свежий воздух, и новое начало.