В осаде

— Комэск, товарищ Сякин, — сказал Бубнич, — ребят твоих срубали, потому что в твоем эскадроне нет никакой дисциплины, потому что ты с бойцами запанибрата и ищешь дешевого авторитета. Они ж не охрану несли, товарищ комэск, они ж пили в будке, их там и накрыли.

— Кто? — крикнул Сякин. — Покажи, кто! По жилке раздерем!

— Это ты должен был знать — кто, — встал Бубнич. — И учти, Сякин, момент тяжелый. В уезде плохо, в городе народ волнуется, потому что ты — понял? — ты не уберег складов, где было все наше продовольствие. Мы еще продолжим этот разговор на исполкоме.

— А! — махнул рукой Сякин, поворачиваясь к выходу. — Продолжай хучь у самого господа бога, которого нонче отменили. Я тебе, комиссар, говорю так: либо выступаем, ни грамма не медля, банду резать, либо я вам не товарищ! Все!

Четко прозвенев шпорами, он вышел и грохнул дверью.

Гуляев спустился вниз.

— Вот какова обстановка, — сказал, подрагивая желваками, Бубнич, — вот наша опора. Эскадрон единственная реальная военная сила в уезде. А какова она — эта сила? Почти те же бандиты.

— Его надо арестовать, — сказал Гуляев, — то бузу разведет.

— Это для дураков, — скачал Бубнич. — Арестуй его — эскадрон весь уйдет к Хрену. С ними надо ладить. Пока ладить. Этот анархиствующий казачок, кстати, на фронте был на месте. Не обратил внимание на его оружие? Почетное. Врага рубал без жалости… Нет, к Сякину нужен подход. И что делается в эскадроне, надо знать. Это тебе задание на сегодня. А завтра с утра найдешь меня здесь же, доложишь… И грабителей мы будем искать по-иному… Пока.

Прежде всего надо было переодеться. Cepое в талию пальто и краги — вытертые до рыжинки — все же сильно примелькались в городке. Гуляев почти бегом пустился к Полуэктовым Открыл своим ключом дверь веранды, чувствуя молодую легкость в ногах, одним махом взлетел по лестнице и остановился. Дверь его комнаты была открыта. Он неслышно ступил туда и легкая тень метнулась к окну. Он безотчетно выхватил из кардана наган, шепнул:

— Стой!

Тень остановилась. Теперь в проеме окна обозначился женский силуэт с высокой талией и округленными бедрами. Гуляев сунул в карман револьвер, хотел было спросить хозяйскую племянницу, что она делает тут, но вспомнил, что сам приглашал ее заходить к нему. Она стояла, замерев, с прижатыми к груди ладонями, и он насторожась, обшарил глазами комнату. Все было на месте. Женщина на картине по-прежнему бежала куда-то сквозь осенний рассвет. Только крышка сундука, стоящего под картиной была закрыта неплотно.

— Садитесь, пожалуйста, — он кивнул ей на единственный стул у окна. — Вы так легко одеты, а тут прохладно…

Она с трудом вздохнула, опустила руки, прошла и села.

— Испугалась, — сказала она, улыбаясь, — думала кто-то чужой.

Теперь свет падал на нее сбоку, выгодно оттеняя голову с тяжелой косой, фигуру в строгом черном платье, шаль, наброшенную на плечи.

— Мы с вами не знакомы по-настоящему, — сказал Гуляев, пристально оглядывая ее. — Меня зовут Владимир Дмитриевич, если хотите, просто Володя. А вас?

— Нина Александровна, — сказала она, привставая, с полупоклоном.

«Что здесь она делала?» — подумал он и спросил:

— Скажите, чья эта картина?

— Кто художник? — она повернулась на стуле и посмотрела на картину. — Не знаю. Вернее не знаю имени… Какой-то сибиряк…

— А кто владелец? — спросил Гуляев, наблюдая за ней. Она только делала вид, что спокойна, а сама очень волновалась.

— Владелец? — она усмехнулась. — Купила я, по случаю. Еще когда училась в Москве на курсах. А вам она нравится?

Он, чувствуя ее напряжение и не забывая о том, что в комнате до его прихода происходило что-то непонятное, искал повод выпроводить эту племянницу вниз — необходимо было установить, чем она здесь занималась.

— Что вы спросили? — он прошелся по комнате.

— Я спросила: вам очень нравится эта вещица? — голос ее набирал силу.

— Очень, — сказал он. — Я неплохо знаю школы живописи. Но этот автор — что-то совсем свежее, совсем особое.

— Да, я когда-то очень любила эту картину, — сказала она и села поудобнее. — Простите, — она взглянула на него чуть кокетливо и даже с вызовом. — Я не ожидала, что красный Пинкертон может оказаться столь образованным человеком.

— Вы многого еще не знаете.

«Как ее выгнать отсюда хоть на минуту?» — думал он.

— Простите, что я так вольничаю, — сказала она, — но думаю: не выпить ли нам по случаю внезапного знакомства чаю?

— Извините, — сказал Гуляев сухо, — я ведь забежал по делам, должен переодеться, кое-что взять. Но если вы подождете минут десять, я согрею чай.

Некоторое время она сидела молча, покачивая носком ботинка, торчащим из-под платья, потом на лицо ее упала дымка безнадежности.

— Нет, — сказала она, вставая, — я заварю чай сама. И не ваш, кирпичный, а китайский. У буржуа он есть еще, — слабо усмехнулась она. — Будем пить его, если вы не передумали…

Он послушал, как топочут по расхлябанным доскам лестницы ее каблуки, — ему же удалось добраться сюда неуслышанным…