В осаде

Немец выстрелил ещё раз. Сычиха упала, но тут же приподнялась, привалилась к двери сарая и в последний раз уже шопотом сказала:

— Всё равно…

* * *

Быстро, из последних сил бежала Ольга, так быстро, что ветви шлёпали её по лицу, по ногам, снег с потревоженных ветвей падал ей на плечи, таял за воротником шубейки. Только бы добежать, добежать до Гудимова, а там всё будет хорошо…

Приземистая фигура двинулась ей навстречу. Еле приметная фигура в белом балахоне. Она подбежала, уже понимая, что это не Гудимов, и обняла незнакомца.

— Ну слава богу, — сказал он. И протянул ей флягу: — На, выпей.

Она вгляделась и узнала Антонова. Это был молчаливый, строгий мужик. Прижаться к нему, поплакать у него на груди показалось ей невозможным. Она глотнула крепкого спирту, закашлялась, с отвращением отдала флягу.

— Выпей ещё, подкрепись, путь долог, — сказал Антонов.

Она покорно выпила ещё. Жгучая влага вернула ей силы.

— Как мы прорвёмся в лагерь? — спросила она.

— Лагеря уже нет, и пойдём мы кружным путём, проскользнём у них под носом, — сказал он и протянул ей белый балахон. — Надевай, да и пойдём.

Он шёл впереди. Чтобы не отстать, она вынуждена была бежать изо всех сил. Ей хотелось попросить его итти помедленнее, но она не решилась окликнуть его, поблизости могли таиться немцы. На ветру заныла рассечённая губа. Трудно было двигать ногами и руками, больно было от прикосновения одежды к коже… Как её били!.. Даже ничего не спросив, даже ничего не требуя от неё. Избили, связали и бросили..

Они пробежали через лес и выскочили на белую гладкую равнину, тускло освещённую заходящей луной. Собрав силы, Ольга догнала Антонова и сказала:

— Передохнём. Я не могу больше. Минуточку.

— Тише, дурная, тут же немцы, — тихо сказал он, продолжая скользить вперёд. — И стоять здесь нельзя, болото под нами, провалимся — хуже будет.

Снова они бежали, не разговаривая, он впереди, она сзади. Иногда Антонов оглядывался, и торопил её:

— Иди, не отставай, нельзя!

Луна зашла, короткая предутренняя темнота легла над равниной. Вспыхнули в небе холодные звёзды.

Антонов остановился, протянул Ольге флягу:

— Подкрепись. В лесу передохнём, поедим.

Она выпила спирту, отдала флягу, снова послушно пошла, с трудом двигая ногами, тяжело наваливаясь на палки. Потом стало легче, даже совсем легко. Звёзды горели над нею, милые, хорошие звёзды, на которые они смотрели однажды с Гудимовым, шагая по лесу… «Если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно..» Ноги двигались сами, тело стало невесомым и как будто летело над белой гладью равнины… Новогодняя ночь… Какие близкие звёзды…

* * *

Вода стекала по шее и щекотала кожу. Ольга открыла глаза и увидела прямо над собою лицо Гудимова с тревожным и страдальческим выражением, какого она никогда не видела у него.

— Оленька! — воскликнул он и взял её руку.

Она силилась вспомнить, когда же они дошли до своих, что же случилось с нею и почему на голове у неё мокрое полотенце. Но вспоминалось только скольжение лыж по белой равнине, бесконечное скольжение лыж, короткие окрики Антонова: «Иди! Не отставай!» и новогодние, ярко вспыхнувшие, странно близкие звёзды.

— С новым годом! — проговорила она, улыбаясь Гудимову.

Улыбаться было трудно, губа распухла и болела.

— Новый год уже прошёл, Оленька, — сказал Гудимов, осторожно гладя её руку.

— Прошёл?

— Ты спишь вторые сутки. Мы уж испугались.

— Но я дошла? Я ничего не помню.

— Ты упала на болоте и чуть не провалилась. Антонов во-время оглянулся. Он нёс тебя на спине двенадцать часов.

— Антонов?..

Кто-то подошёл и заговорил с Гудимовым. Гудимов выпустил руку Ольги и сказал: «Вот, приходит в себя бедняга…» «Пусть поспит, это ей полезно», — ответил незнакомый голос. Ольга хотела сказать, что уже выспалась, но глаза сами закрылись, и она заснула с ощущением небывалого, чудесного счастья, баюкающего её, как в детстве.

6

Дежурства бойцов группы самозащиты прекратились без приказа, и Марии не казалось это ни самоуправством, ни нарушением дисциплины. Она сама не могла подниматься на верхние этажи для проверки постов, значит, и другие не могли. Она сама не смогла бы выстоять несколько часов на морозе, даже закутавшись в тулуп, — как же требовать этого от других?

Вода в пожарных бочках замёрзла, ящики с песком замело снегом. Может быть, и следовало поддерживать боевую готовность на случай воздушного налёта, но на всё сил не хватало. Были дела неизмеримо важнее и неотложнее. Надо было сберечь людей, их души, их жизнь, их гордость.