В осажденном городе

Некогда это село прославилось столовой водой кувакой. Рассказывают, незадолго до революции известный царедворец Воейков стал поставлять воду из местного родника в европейские страны, рекомендуя ее как углекислую воду из радиоактивных источников, исцеляющую от всех болезней; заключил сделку на крупную сумму, которая потерпела крах, потому что анализ не подтвердил наличие свойств, приписывавшихся куваке.

В село приехали еще засветло. В Совете была только дежурная, красивая, черноглазая женщина лет сорока. Она тут же побежала за председателем. Тот жил на другом конце широко раскинувшегося села, и ждать пришлось долго.

Мужики, увидев незнакомых всадников, по извечному деревенскому любопытству подходили к Совету. Они усаживались на ступеньках крыльца или прямо на траве, нещадно дымили едким самосадом.

Сергей Степанович вышел на крыльцо, за ним показались Прошин и Тарасов.

— Здравствуйте, товарищи!

Крестьяне недружно ответили, приподнимая потрепанные картузы.

— Как живете? Что нового? — Земсков уселся рядом со стариком с козьей бородкой и попросил закурить: знал, что общий табак располагает к доверительной беседе.

— Дык, жизня вроде налаживается. Хлебушек и скотинешку не отбирают, — ответил старик, отодвигаясь. — А вы, граждане-товарищи, откель будете?

— Из Ломова. — Земсков понял: старик спрашивает о том, какое учреждение они представляют, но решил до времени не открываться.

— Из потребсоюза али как? Должно, насчет убиенных? — заключил догадливый старик, не дождавшись ответа от Земскова, к которому обращался. — Ужели всем обчеством не совладаем с бандитами? За что порешили безвинных?

— Как случилось-то?

— Такого озорства сроду не бывало. Вечор мой брательник Гришка Рыженков и Федька Белов поехали на базар в Ломов. Верстах в четырех от села на большаке их, видать, остановили бандиты с винтовками. Как там все случилось, никто не видал, — рассказывал старик, поминутно вытирая слезящиеся от табачного дыма глаза. — Нонче утром я тоже собрался в Ломов. Отъехал сколько-то, Полкан затревожился, неспроста, думаю. Остановил лошадь, пошел поглядеть. Они лежат в саженях тридцати от дороги, прошлогодней листвой да ветками прикрытые. Я возвернулся, позвал мужиков. Потом фершал объяснил: мало что пристрелили, еще и топором изрубили.

— Кто мог сделать это?

— Документов своих они не оставили, — сказал старик. — Можа, недосекинские молодчики?..

— Энти больше возле Студенки промышляют, сюда не забегают, — степенно возразил сорокалетний крестьянин в линялой солдатской гимнастерке и фуражке с черным околышем.

— Когда же вы покончите с ними? — спросил словоохотливый старик, опять обращаясь к Земскову, очевидно принимая его за старшего.

— Это дело общее, отец, а не только милиции. Если народ не поможет, кто же тогда?

— Верно говоришь: всем миром дыхнем — ветер подымется и всю нечисть сметет.

— Так, так, — снова вмешался сорокалетний. — Говорят, и комар лошадь свалит, если волк пособит.

Его слова вызвали оживление; кто-то хихикнул и, должно быть поняв неуместность смеха, смолк.

— У темных мужиков да святых отцов не найдешь концов, — заметил старик и, сделав две-три глубоких затяжки, швырнул в траву обжигающий пальцы окурок.

При виде председателя Совета и дежурной мужики притихли.

Председатель поздоровался с Прошиным и Тарасовым, с которыми не раз встречался, поклонился Земскову. Узнав, по какому делу они приехали, приказал Лукичу — тому самому разговорчивому старику — запрячь лошадь, чтобы поехать на место происшествия.

Земсков возразил: пока доедут туда — стемнеет и пользы от поездки не будет. Все согласились с ним, и поездку отложили до утра.

До поздней ночи они опрашивали жителей села — родственников и тех, кто близко знал убитых. Среди полутора десятка опрошенных нашелся человек, откровенно поделившийся наблюдениями.

Дородная, лет пятидесяти пяти женщина, со светлыми волосами и большой темной родинкой на щеке, рассказала, что у ее соседей Булановых в тот день пьянствовали. К их сыну Алексею откуда-то приехал дружок; по слухам, собирается жениться на Маньке Булановой — сестре Алексея.

Под вечер Алексей и его дружок запрягли лошадей и поехали: заявительница из окна видела, как они укладывали в возки топоры и ружья.

— Я еще подумала, куда это они собрались на ночь глядя, — сказала женщина. — Вернулись поздно, разгружали тяжелые мешки, скорее всего с зерном или картошкой.

Мать убитого Белова рассказала: ее сын Федор и Григорий Рыженков везли продавать в Нижний Ломов по пяти мешков ржи и по два мешка картофеля. Лошадь, на которой поехал Федор, возвратилась ночью, телега была пустой.

Эти показания привлекли внимание чекистов; настораживало одно: двадцатисемилетний Алексей Буланов, находясь на службе в Красной Армии, стал членом РКП(б).

— И все-таки надо проверять, — твердо сказал Земсков. — Перерожденцы и перевертыши, к сожалению, еще существуют на белом свете.