В осажденном городе

— Невзоров ныне живет в Ленинграде, по поручению административного центра Всесоюзной организации «Истинно православная церковь» установил контакты со многими здешними священнослужителями. Из центра будет поступать литература и руководящие установки.

— Да благословит вас господь на тяжкое и святое дело! — Кирилл перекрестился и поднялся с кожаного дивана, на котором они сидели, встал и Григорьев. Оба они — высокий, с великолепной угольно-черной бородой епископ и рослый белокурый профессор — казались титанами, способными перекроить жизнь на свой лад.

Проводив Григорьева, епископ ходил по залу, потирал от удовольствия руки; потом потянул за шнур и раздвинул зеленые шелковые шторы. С закатной стороны надвигалась черная туча, изредка бледно-голубые сполохи далеких молний озаряли притихший сад, но гром еще не был слышен.

Кирилл был доволен беседой, сбывалось его сокровенное желание: начиналась борьба с властью, которую он ненавидел всей душой и которой суеверно боялся. Он и без профессора знал о том, что Невзоров по заданию епископа Гдовского Дмитрия вовлек в заговорщические сети протоиерея Ефимия Кулонова, священников Ваховского, Любимова, Волынского. Те, каждый в своем приходе, начали осторожную работу среди верующих. Кирилл со стороны наблюдал за их делами, молился за них, но объявлять о своем сочувствии к ним не торопился. Вот и теперь он вроде бы только выслушал профессора и сумел скрыть свою осведомленность о противозаконных делах подчиненных ему служителей церкви.

Внимание Прошина и Захарова было привлечено к благочинному Ефимию Кулонову: возле него, как свидетельствовали поступающие сигналы, группировались реакционно настроенные служители церкви. Сам Кулонов пользовался большим авторитетом у епископа Кирилла, встречался с протоиереем Николаем Невзоровым во время его краткосрочного пребывания в Пензе, посещал квартиру бывшей монашки Пелагеи Полуниной, о чем сообщала заявительница Смурыгина.

Чекисты искали и хотели провести беседу с таким священником, который не был бы убежденным противником советского строя, но пользовался бы доверием у епископа Кирилла и благочинного Ефимия.

Они понимали, что здесь таится большой риск: одно неосторожное слово, одно неверное действие — и неизбежен провал, а это усложнит дальнейшую работу.

После долгих обсуждений остановились на кандидатуре Леонида Ваховского. Этот священник, хотя и с оговорками, но соглашался с призывом митрополита Сергия о лояльном отношении к Советской власти, осторожно разделял резкие возражения тех, кто отстаивал право церкви поминать «убиенных Советской властью», то есть защитников монархии, погибших в годы гражданской войны. По натуре Ваховский был человеком мягким и трусоватым.

Беседу с Ваховским наметили провести в Бессоновке, в помещении райотдела ОГПУ.

Получив разрешение начальника окружного отдела, Прошин и Захаров утром выехали в Бессоновку. Мелкий осенний дождь окутывал прозрачной дымкой городские строения, деревья с поредевшими желтыми листьями. Гнедая кобылица, запряженная в пролетку, резво бежала, фыркая и помахивая хвостом; окованные железом колеса бесшумно катились по размякшей, но еще не раскисшей грунтовой дороге.

Ехали молча, Захаров изредка поглядывал на Василия Степановича, погруженного в какие-то думы. А тот вспоминал первый разговор с бывшим начальником окротдела Тарашкевичем, его слова о том, что наступление социализма на эксплуататорские классы неизбежно вызовет девятый вал, как выразился тогда Иосиф Владиславович, отчаянного сопротивления со стороны враждебных сил…

Но Прошин даже не мог предполагать, что двадцать девятый год позднее назовут годом великого перелома в нашей истории; он станет годом коренной ломки многовекового деревенского уклада, годом тяжких опытов и непоправимых ошибок. Ломке подвергнется не только хозяйственная структура, но также взгляды и миропонимание людей, их души.

И пройдет много лет, пока не смолкнут в сознании новых поколений потрясшие русскую землю громовые раскаты. Ученые-историки, копаясь в нагромождениях того сурового года, изучая бескомпромиссные схватки противоположных убеждений и заблуждений, будут восхищаться блистательными открытиями и удивляться омытым горючими мужицкими слезами ошибкам и нарушениям, или перегибам, как назовут их современники.

Да, Прошин тогда, конечно, не мог знать этого, но классовая борьба в деревне начала обостряться, и она была убедительным подтверждением верности предсказания Тарашкевича.

— О чем задумались, Василий Степанович? — Захаров похлопал вожжами по бокам кобылицы и обернулся к Прошину.

— О том, что горячее времечко наступает. Причина одна — наступление социализма по всему фронту, — убежденно проговорил Прошин.

Бессоновка поразила Василия Степановича домами, расписанными узорной резьбой и со вкусом раскрашенными. Каждый дом отличался своеобразными украшениями. Казалось, их хозяева состязались в мастерстве и выдумке. Прошин бывал во многих селах Нижнеломовского, Чембарского и Наровчатского районов, но такой любовной ухоженности не видел.