В открытое небо

– Не могу я больше сиднем сидеть в этом городе. Я чувствую, что просто гнию изнутри. Мне нужно уехать.

– Вечно ты уезжаешь, Папуас.

Он замечает, что в глазах Консуэло заблестели слезы. Он гладит ее по головке.

– Мне так жаль, что не смог стать тебе хорошим мужем.

– Ты так говоришь, словно быть мужем – это профессия.

Оба улыбаются.

– Через три дня я отплываю.

– Постараюсь выучиться играть на арфе до твоего отъезда. Хочу проводить тебя концертом в исполнении арфы, который прогремит на весь Нью-Йорк! Мы пригласим всех! Тебе нужно было предупредить меня заранее! Мясной пирог с портвейном в «Фальконе» заказывают за неделю!

На его глазах Консуэло бежит к телефону – делать свои сумасбродные заказы. И ровно то, что частенько его так раздражало, сейчас наполняет душу нежностью.

Когда три дня спустя он поднимается на борт трансатлантического лайнера, ему кажется, что он как Маленький принц: оставляет позади свою планету, покидает свою розу. Жить рядом с ней и не ранить руки о ее шипы невозможно, однако он не может не чувствовать и какой-то внутренней тревоги оттого, что больше не будет о ней заботиться. И спрашивает себя: его чувство к Консуэло – это любовь? Все словари до единого терпят фиаско, когда ей нужно дать определение, которое не станет кучкой мертвых слов.

Глава 86. Алжир, 1943 год

Со времени его последнего посещения Алжира прошли годы. И вот он снова сидит в скромном кафе, где американские офицеры курят кальян, и, прислушиваясь к их идиотскому смеху, делает вывод, что в трубке кальяна далеко не один табак. Глядит на кривую улочку, где продаются ковры, яркие специи в объемистых мешках, бабуши из козьей кожи, корзины и всякие безделушки. Треща как сорока, торговец пытается всучить кучке британских моряков циновки. Они торгуются, а он театрально вздымает руки и возлагает их себе на голову, на потеху матросам, которых ни в малейшей степени не интересуют циновки. Но они, что очень возможно, их таки купят – из чистого удовольствия сбить цену наполовину, не подозревая о ритуале торга, с самого начала точно просчитанного продавцом.

Он пьет кофе. Его мало, всего один глоток: напиток очень крепкий, ведь воды в здешних краях маловато. Можно его разбавить парой капель верблюжьего молока.

Крутит в пальцах чашку, над которой вьется парок, уплывая в жаркое небо города. И думает, что Консуэло пришла бы в ужас от того, насколько грязная скатерть лежит на его столике, от темного налета на стенках чашки, которую, скорей всего, после предыдущего клиента всего лишь протерли грязной тряпицей. И вот он помешивает кофе, пить который вообще-то ему вовсе не хочется.

В Нью-Йорке он мечтал вновь сражаться за Францию и просил направить его в воздушную разведку – летать на самолетах, которые щелкают фотоаппаратами, а не бомбы кидают. Но все выходит не так, как в его мечтах, хотя ему и удалось получить назначение в отряд аэрофотосъемки на севере Африки и даже успешно пройти обучение пилотированию на этих мудреных «Локхид P-38 Лайтнинг», пятерку которых американцы выделили их подразделению. Высокоскоростные самолеты с более чем двумя сотнями разных приборов и индикаторов, ларингофонами для внутренней связи, кислородными масками и с узкой, как гроб, кабиной пилота. Самолеты еще не доведены до нужной кондиции: в ходе тренировочного полета один из лучших пилотов эскадрильи разбился насмерть. Мысли о собственной гибели его не тревожат, но смерть других летчиков выбивает почву из-под ног.

Он улыбается, вспоминая о своем первом задании. Изматывающий шестичасовой перелет на высоте девяти тысяч метров над Средиземным морем, с отрицательной температурой за бортом, цель которого – пролететь над тщательно охраняемыми объектами на не оборудованном орудиями самолете. Он и глазом не моргнул, заметив салют, устроенный в его честь немецкими батареями, расположенными на Сицилии, Корсике и Сардинии, однако, когда снова увидел с воздуха французский берег, сердце в груди перевернулось. Ощутил счастье возвращения домой. Марсель с девяти тысяч метров – поселок рыбаков. Задание состояло в фотофиксации заводов и логистических центров противника, однако он отклонился от маршрута, чтобы пролететь над родными ему местами в окрестностях Лиона. Там, на невысоком холме, стоит в Сен-Морисе дом, где прошло его детство, навсегда ставшее убежищем. Летел он слишком высоко, но даже и так ему казалось, что может разглядеть за домом березовую аллею. Именно там, вечер за вечером, он изо всех сил крутил педали велосипеда, к которому, воспользовавшись помощью старшего двоюродного брата, проволокой прикрепил простыню. Думал, что если развить достаточную скорость, то самодельный парус сможет оторвать его от земли и он полетит. Аге – потерянный рай.

Один пролет, потом еще один: он качается, словно на качелях, над землей, где когда-то был счастлив. Ему и в голову не пришло, что американские офицеры, проявив фотоснимки автоматической фотокамеры, нахмурятся, получив, кроме изображений аэродромов и заводов, целую серию никому не нужных снимков безвестного небольшого замка.