В открытое небо

Скрыться некуда – немецкий самолет слишком близко. Он его не видит, но знает, чувствует, что тот приближается сзади, растет. Выхода нет – прыгать с парашютом над морем невозможно.

Вдоль спины вырастает ледяной столб. Страх парализует. Его первое побуждение – выжать полный газ и попытаться оторваться, хоть он уже знает, что это невозможно, дистанция не позволяет. Уже нет. Немецкий истребитель слишком близко, идет на полной скорости. Он мог бы попытаться начать петлять и отчаянно рыскать в воздухе, но нет. Не хочет он быть мышкой, которая в ужасе драпает от кошки. Если таким должен стать финал представления, то он его примет. Если должен упасть занавес, так пусть падет. В конце концов он все равно падет. В тот решающий миг, когда все чувства обостряются ослепительной ясностью прозрения, что смерть – это всего лишь грань, а настоящий разгром – это страх. И в то мгновение, когда он уже свободен от сомнений, страсти отступают. Все приходит в равновесие.

Немецкий летчик уже почти на расстоянии выстрела. Уже кладет палец на боек двадцатимиллиметровой пушки MG.

В этот последний миг перед ним встает образ Лулу. Ее рыжие волосы, белая кожа, зеленые глаза. И тогда он вдруг прозревает. Он всю жизнь ошибался! А теперь видит эту ошибку! Он всегда думал, что самое важное – быть любимым, но теперь, в этот ключевой момент, осознает, что самое важное – любить. Любовь к Лулу озарила его жизнь. Как же ее ненавидеть! Никогда он ее не ненавидел, как бы ни притворялся, что ненавидит, он обожал ее и по-прежнему обожает. Столько искать любовь, рыть в ее поисках землю и только теперь понять, что она все время была у него на ладони: любовь, что нас спасает, не та, которую мы просим, а та, которую мы даем. Фонарщик это знал: подарок – не свет, а то, что ты его зажигаешь.

Тони слышит звук мотора немецкого истребителя. Он уже на расстоянии выстрела его пулемета. Он это знает. И чувствует позади извивающееся тело змеи, готовой влить в него свой яд. Это его судьба. Он отпускает штурвал и улыбается так мирно и спокойно, как не улыбался с самого детства, когда мама подходила к его кроватке подоткнуть одеяло. Настал его миг – миг ухода.

Желтая молния. Он не закричал.

Упал мягко, как слетает лист с дерева.

31 июля 1944 года в полдень майор де Сент-Экзюпери не вернулся на базу в Бастию, как ожидалось. Он не вернулся больше никогда. Его тело так никогда и не было найдено.

Глава 91. Тулуза, 1945 год

Редактор одной из тулузских газет, зажав в одной руке записную книжку, второй открывает дверь офиса уже закрытой компании «Эр Блю». В помещении все несет на себе печать упадка, новизной здесь и не пахнет. Постер с обтрепанными уголками сообщает: «Эр Блю: услуги по скоростной доставке авиапочтой. Для утренних почтовых отправлений в города, входящие в панель расписания полетов (Париж, Гавр, Лиль, Нант, Тулуза и Бордо), гарантирована доставка в тот же день. 2,5 франка за обычное письмо весом до 10 граммов».

Маленькая авиакомпания, как и многие другие, была вынуждена прекратить свою деятельность в связи с войной, и теперь в ее офисе остается лишь ее основатель, опытнейший в своем деле специалист. С утра он приводит все бумаги в порядок, а после обеда этот порядок нарушает. Его супруга, сидя в кресле, близко подносит к глазам свою работу – она вяжет крючком. Мужу ее совершенно нечего делать в офисе с тех самых пор, как три года назад компания прекратила свою деятельность, но он терпеть не может сидеть дома. Вот и ей приходится наведываться сюда по вечерам, чтобы не быть совсем одной.

– Месье Дора?

Усы его поседели, а костюм – пообтрепался. Но это он, Дора.

– Кто вы? Компания закрыта.

– Меня зовут Буффар, я журналист из «Эхо дю Миди».

– Что вам нужно?

– Полагаю, вам уже известно об исчезновении на Корсике авиатора и писателя Антуана де Сент-Экзюпери.

Дора не подтверждает и не отрицает этого. Только сверлит его своим неизменно пронзительным взглядом.

– Насколько мне известно, некоторое время он был наемным работником под вашим руководством.

– Он не был работником, он был летчиком.

– Произошла трагедия! – неискренним тоном восклицает журналист перед хмурым лицом собеседника.

– Мне нечего вам сказать.

– Но, – проявляет настойчивость журналист, – разве вас не трогает смерть этих пилотов в таком молодом возрасте: Сент-Экзюпери, Гийоме, Мермоз?

– Совершенно нет.

– Как же это возможно?

– Они сами избрали свою судьбу.

– Но даже если и так, разве вас не огорчает, что они так бездарно лишились своей жизни?

– Вы ж ничего не понимаете! – Дора со всей силы ударяет кулаком по столу, и карандаши подскакивают в воздух. Жена его на мгновенье переводит взгляд поверх очков и тут же снова сосредотачивается на своем вязании. – Вон отсюда!

Журналист уходит, а Дора встает под скошенным на него взглядом жены. Он идет к окну, складывает руки за спиной и внимательно изучает вечернее небо. Они уже не вернутся, но его долг – их ждать.

Жена подходит к нему.

– Дидье, я же знаю: ты оплакиваешь гибель твоих мальчиков.

– Быть может.

– И оно действительно того стоило?