В открытом море

— Ого… Степан! — обрадовался начальник партизанского штаба. — Так вот кто нас выручил! Здорово, друг! Ну, как там ваши?

— Воюют, — неопределенно ответил Восьмеркин и, с беспокойством покосившись на задымленную улицу, добавил: — К тюрьме бы надо поскорей. Там ведь наших много.

— С тюрьмой все в порядке, товарищ моряк. Мы ее первой захватили. Двадцать два человека спасли, — похвастался начальник штаба.

Он утирал пот с возбужденного, раскрасневшегося лица и о Кате не говорил ни слова. Восьмеркин, помогая ему за дужку тащить пулемет, упавшим голосом спросил:

— А из девушек разве никого не было?

— Как же! — спохватился партизан. — Ты знаешь, кого нашли?.. Это прямо чудо. Катю, нашу докторшу, Катюшу! Ведь мы ее посмертно к званию героя представили.

Восьмеркин хоть и ждал этой вести, но захлебнулся, онемел от радости. Дома и улицы заплясали в его глазах. Ему потребовалось трижды набирать в легкие воздуху, чтобы спросить, как она себя чувствует, не сильно ли изранена.

— Будем надеяться, что теперь выживет, раз у гестаповцев не умерла, — ответил начальник штаба. — Мы ее с тяжело ранеными на аэродром отправили.

* * *

К заходу солнца поселок за мысом был полностью очищен от оккупантов. Когда «Дельфин» и «Чеем», обстреливавшие с моря оконечность мыса, подошли к пирсу, на берегу их встретил побелевший от известковой пыли, радостный Восьмеркин.

— Плохо по воде ходите! — смеясь, крикнул он. — Я на суше быстрей действую. На аэродроме уже побывал и в Севастополь раньше вас попаду.

— А кто вас отпустит, товарищ гвардии матрос, интересуюсь узнать? — сказал Клецко и, побагровев, неожиданно рявкнул по-боцмански: — Занять место на катере! Совсем от корабля отбился. Оставлю вас без увольнения на берег до прихода в Севастополь.

— А интересно узнать, товарищ мичман, когда мы там будем? — подмигнув притихшему Восьмеркину, как можно наивнее спросил высунувшийся из машинного отделения Чижеев.

— Первыми будем, — пообещал Клецко. — Заправимся в пещере горючим, захватим провизии и морем дойдем.

* * *

Последний прощальный день в пещере проходил при торжественно пылающих факелах. Партизанки, снаряжая в путь моряков, напекли пирожков, выставили на стол самую вкусную еду, украсили ее цветами, ветками миндаля и дикой вишни.

Николай Дементьевич выкатил трофейный бочонок вина и, расщедрясь, объявил:

— Прошу без стеснения, наше подземное существование кончилось, моя пещера завтра опустеет. Выпьем за выздоровление Кати, за победу, за море, за солнце!

У пещерников не было бокалов, но и стук жестяных кружек для них прозвучал как звон тончайшего хрусталя.

Восьмеркин не мог удержаться, чтобы не выйти плясать. Он был шумен в этот день. А Нине с Сеней захотелось побыть одним. Незаметно для Клецко и Тремихача они выбрались из-за стола и исчезли в глубине пещеры.

Они встретились за водопадом. Темный проход вел к распустившимся деревьям, к зазеленевшей траве, к щебетанию птиц.

* * *

Трое суток над задымленным Севастополем стоял раскатистый гул, грохот и рев моторов.

У Восьмеркина, Чупчуренко и Вити в эти дни от блеска волн, от разрывов и выстрелов рябило в глазах. А Чижеев с Тремихачем изнывали от жары в машинных отделениях; друзья забыли об еде и усталости. По нескольку раз в сутки они заправлялись у танкистов горючим, пополняли боезапас и носились по морю почти на траверзе Севастополя, нагоняя шлюпки, парусники, мотобарказы, резиновые плоты и катера удиравших из Крыма оккупантов, и без пощады расстреливали.

— Всю воду загадим, — сокрушался порой Восьмеркин.

— Ничего, грязи, как и подлости, море не любит. Солью разъест и выбросит, что останется, — успокаивал его Клецко. — Оно у нас чистей чистого станет. Кроши, не стесняйся!

За три дня моряки так измучились, что в час предутреннего затишья, пришвартовавшись к обгорелому изломанному пирсу, повалились на палубу кто где и, под защитой армейцев, заснули.

Первым открыл глаза Клецко. Его поразила нависшая над морем и горами непонятная тишина. Солнце уже поднялось. Канонада у Севастополя смолкла, и только едва внятная стрельба доносилась со стороны Херсонесского маяка.

Клецко пронзительно засвистел в дудку.

— Запускай моторы!

Через десять минут «Дельфин» и «Чеем» уже мчались в море. Они неслись в пене и брызгах к городу, еще окутанному пылью и дымом войны.

Но вот пыль начала постепенно оседать. Небо очистилось, и моряки вдруг увидели по-сказочному возникший из марева, сверкающий синевой, блеском прибрежной волны холмистый Севастополь.

Громким «ура» они приветствовали город-герой. Катера влетели в Северную бухту, промчались мимо Константиновского равелина, мимо памятника погибшим кораблям, у которого дымно горел подбитый фашистский транспорт, и, повернув в тихую Южную бухту, замедлили ход. Здесь, как и прежде, вода была такой же зеленой, только не хватало кораблей эскадры, гюйсов и флагов. Из воды торчали обгорелые причалы, ржавые палубы, шпангоуты, трубы затонувших кораблей и изогнутые хоботы кранов.

Из огромной воронки вблизи Графской пристани загорелые армейцы черпали воду брезентовыми ведрами и поили коней.