В открытом море(изд.1965)-сборник

— Не-е, — почему-то не хотел сознаться тот.

— А ну скажи «тпру».

— Тру, — с трудом разжав онемевшие губы, произнес комендор.

Это вызвало дружный смех.

Лейтенант зубами стянул с окоченевших рук размякшие меховые перчатки, вытер мокрое лицо и вошел в отсек.

— Смирно! — раздался звонкий голос Салтарова, выполнявшего на катере обязанности строевого, подносчика снарядов и кока.

— Вольно! — поспешил сказать Урванцев, видя, что некоторые матросы, пытаясь подняться, забарахтались в полуснятой одежде.

Это вновь вызвало смех. Лейтенант тоже не сумел сдержать улыбки.

— Чего вы развеселились?

— Да уж больно разница смешная, — пояснил моторист. — Одни — будто с полюса, «маму» выговорить не могут, а мы от жары мокрые.

— Включить «котелок» и всем сушиться! — распорядился Урванцев.

Он попытался расстегнуть реглан, но негнущиеся пальцы не могли справиться с пуговицами.

К лейтенанту одновременно кинулись моторист и кок:

— Разрешите помочь?

Не ожидая ответа, они мгновенно сняли с командира шлем, стянули с плеч реглан и под салтаровскую присказку: «Раз нога, два нога — и нет сапога!» — разули.

— Что еще прикажете, товарищ лейтенант?

— Утром накормить команду горячим завтраком.

— Качает зд орово. В камбузе ни кастрюли, ни сковородки не удержать... И сверху поливает...

Салтаров начал перечислять все неудобства катерного камбуза, но лейтенант прервал его:

— Приспособитесь, знаю вас! Без горячего нельзя. Меня разбудите через четыре часа.

— Есть разбудить через четыре часа!

Моторный отсек походил на сушилку: на магистралях, коллекторах и блоках висела промокшая одежда. Сверкающие капли скатывались с нее.

Матросы освободили лейтенанту место у мотора. Они знали, что он прозяб больше всех.

Подложив под голову меховую безрукавку, Урванцев привалился боком к теплому кожуху мотора. Так он согревался и в дни ленинградской блокады, когда еще был рулевым на катере.

— Товарищ лейтенант, и при коммунизме придется пограничную службу нести? — устраиваясь рядом, спросил у него комендор Демушкин.

— Придется, — ответил лейтенант.

— До каких же пор?

— Пока будут существовать капиталистические государства. А вы к чему спрашиваете? Служба показалась трудной?

— Я не о себе. Нашим дипломатам, поди, труднее на международной ассамблее, — продолжал Демушкин, любивший пофилософствовать. — Мы тут хоть все свои, а там, в Америке, каждая шавка норовит в горло вцепиться. А наши дипломаты их вежливо по носу: осторожней, мол, перед вами Советский Союз... Ищите слабонервных в другом месте. И спят-то они, наверное, меньше нашего...

Согреваясь, лейтенант ощущал щекочущее покалывание крови в кончиках пальцев. Глаза у него слипались, но он вслушивался в слова матроса.

— Я о другом, — говорил Демушкин. — Мне вот из дому пишут, что для деда Бахтина небывалая жизнь наступила. Мастером на все руки дед был. В войну председательствовал в колхозе, и механизацией занимался, и лучше всех плотничал. А теперь, по старости, в уважение его заслуг, решили выдать ему до конца жизни такие трудодни, как прежде, а работу пусть выполняет какую хочет — по желанию и способности. У нас в Заволжье всюду новое. Старший брат мой с суховеями воюет, лесные заслоны выращивает. Районное знамя завоевал. Сестренка орден получила — гидростанцию строила...

Лейтенант сомкнул глаза и представил себе молодые деревца вдоль Волги, сады и каналы в пустынях, высокие белые плотины и каскады падающей воды...

— А мы вот ходим-бродим по пустому морю... Без наших рук все будет выращено и построено. Даже неловко как-то, — не унимался разговорившийся комендор. — Отслужим мы здесь, на границе, и на готовенькое вернемся.

— Не мудрите, Демушкин, стыдиться нам нечего, — не раскрывая глаз, сказал лейтенант. — Не вина, а заслуга наша в том, что нарушитель боится сунуться в эти места. Оттого, что мы здесь недосыпаем и выстаиваем в штормовую погоду, в Москве и на Волге спокойней работается. Без нас не обойдешься...

Сонное оцепенение овладевало Урванцевым: голос Демушкина доносился к нему словно издалека:

— И чего это рабочий народ в капиталистических странах договориться не может, чтоб всю сволочь разом долой! Видят же, как у нас дело идет... В Америке могли бы мертвые земли оживить, Африку лесом засадить. В пустыне Сахаре каналы вырыть... Там, поди, пальму больше всего высаживать надо, апельсины да финики...

* * *

На рассвете Урванцева разбудил кок:

— Прошу снять пробу.

Есть лейтенанту не хотелось. Во рту был какой-то железный привкус. Тряхнув взлохмаченной головой, он спросил:

— Как погода?

— Успокаивается, — ответил Салтаров, — молоко кругом.

Натянув непросохшие сапоги, Урванцев в одном свитере вышел на верхнюю палубу. Боцман встретил его в заиндевевшем бушлате. Туман окутывал море и сосны на берегу.

— Что синоптики передали?

— Обещают похолодание, — ответил старшина. — Ветер до двух баллов.

Лейтенант спустился в каюту, разделся до пояса, вымылся холодной водой и, растирая шею полотенцем, потребовал:

— Пробу сюда!