В отсеках тишина

А как ее, проклятую, ликвидировать, это уж я должен решать. На раздумья и сомнения времени нет. Надо действовать. Закрываю кран переговорной трубы, приказываю плотнее задраить двери переборок и открываю клапан сжатого воздуха. С шипением воздух врывается в отсек. Пахнет перегорелым машинным маслом сжатый воздух всегда так пахнет. В отсеке густеет туман — так тоже всегда бывает при сильном перепаде давлений. И на уши нам все больнее давит. Чтобы уменьшить боль, зажимаю пальцами нос и дую в него изо всей силы. Говорить нельзя: уши словно ватой заложило, да и все равно в свисте и гро-

[10]

хоте ничего не расслышать. Переговариваемся знаками.

Матросы, подготовив необходимые инструменты и материалы, ждут, то и дело заглядывая в трюм. Не слабеет течь. Прошло минут сорок, пока давление в отсеке настолько возросло, что почти сравнялось с забортным. Лишь тогда поток воды утихомирился. К тому времени трюм уже превратился в небольшой водоем. Вода уже выше колен. Холодная как лед. Щелкаем зубами, подбираемся к сальнику, отвертываем его крышку. Сильнее струя ударила, окатила с головой. Но обращать внимание на все эти неприятности недосуг. Набиваем сальник потуже, благо все у нас под рукой. Ребята удивлялись, что я тащу в отсек всякую мелочь, как сорока в свое гнездо. Сейчас убедились в пользе такого скопидомства. Ведь из отсека, находящегося под давлением, не выйдешь, не сходишь к мотористам за нужным гаечным ключом...

Вот почему мы держим под рукой помимо положенного инвентаря и инструмента вещи, на первый взгляд не представляющие никакой ценности: кусочки свинца и резины, железные и медные полоски, болтики с гайками, сальниковую набивку, обрезки кабеля. Многое из этого даже не предусмотрено табелем снабжения и потому приобретено нами подчас не совсем законными путями.

Вы знаете, как трудно что-нибудь выпросить у нашего боцмана мичмана Д. В. Васильева. Вот уж Плюшкин так Плюшкин! Чтобы заполучить у него банку краски или немного ветоши, два часа уговариваешь. И в конце концов не даст. "Пускай отдохнет!" — любимая его фраза. "Пускай отдохнет!" — и банка с краской, которую он уже протянул было вам, снова возвращается в его кладовку, до отказа набитую всяким добром. Обращение к совести на боцмана не действует. Помогает только обращение к старпому. Лишь получив его приказание, Дмитрий Васильевич, ворча и стеная, расстается со своими богатствами. И обязательно скажет: "Грабеж среди бела дня!" Вот почему все, что у нас припрятано в отсеке, боцман считает приобретенным сомнительными способами.

Многие мелочи, которыми мы запаслись, в походах оказались куда нужнее огромных табельных бу-

[11]

гелей (для заделки пробоин на толстых трубах) или громоздких деревянных пробок — чурбанов (на случай образования в корпусе дыр от артиллерийских снарядов).

Бьемся с сальником. Заменили набивку. Вновь зажали гайки. А вода течет. Сколько ни бились, ничего не сделали. Льется вода. Помаленьку, не так, как раньше, но льется. Больше затягивать сальник нельзя — растет нагрузка электромотора от увеличившегося трения. Вылезаем из трюма, сдираем с себя мокрые рубахи и штаны, голышом кутаемся в полушубки и скорее горячие электромоторы обнимать. Еще пять часов мы просидели под адским давлением, потихоньку стравливая воздух в соседние отсеки. Это нужно было делать очень осторожно: всех нас свалила бы кессонная болезнь. Когда воздух начали стравливать, туман в отсеке стал настолько густым, что ничего не было видно. У ходовых станций работали на ощупь. И, лишь миновав минное поле, лодка наконец всплыла. В спокойной обстановке трюм осушили, сальник быстро поправили...

Как видите, даже без бомбежки нам может крепко доставаться...

Но сейчас мы думаем не о бомбежке, не об опасности. Мы слушаем: взорвутся или нет выпущенные нами торпеды. Ох, как медленно секунды тянутся! Панцов часам не верит, считает шепотом: "Пятьдесят шесть... пятьдесят семь... пятьдесят восемь..." Я постукиваю пальцами по стеклу часов: не остановились ли...

Приказано держать ход шесть узлов. Электромоторы загудели сильнее. За бортом тихий звон: это вибрирует надстройка. Мы морщимся: мешает слушать. Так будут взрывы или нет?

И вот он, далекий раскатистый гром. Одна попала! Потом еще два взрыва подряд, чуть слабее. Неужели и эти попали? Мы переглядываемся с улыбкой, а сами все еще не верим. Обменяться мыслями не успели. Вздрагивает, прыгает палуба под ногами. В борт ударяет что-то жесткое, тяжелое, ударяет так, что, кажется, сталь прогнулась. С потолка градом сыплется пробковая крошка. Еще, еще удары. Словно кто-то исполинским молотом дубасит по кораблю. Лопаются и гаснут лампочки. И только наша перенос-

[12]

ка продолжает гореть, раскачиваясь, как маятник, на своем кабеле. Мечутся тени по полутемному отсеку.