В ожидании

— Совершенно как у человека. Его хозяину была знакома зубная боль, а это несомненный признак эстетического развития. Недаром альтамиранская живопись и кроманьонская пещера найдены одновременно. Этот парень был Homo sapiens.

— Зубная боль — признак мудрости? Забавно! Я приехала повидаться с дядей Хилери и дядей Лоренсом, но решила сначала позавтракать с вами, чтобы чувствовать себя увереннее.

— Тогда пойдём в «Болгарское кафе».

— Почему именно туда?

— Потому что там хорошо кормят. Это сейчас рекламный ресторан, дорогая. Следовательно, там можно рассчитывать на умеренные цены. Хочешь попудрить носик?

— Да.

— В таком случае — вон в ту дверь.

Динни вышла. Эдриен стоял, поглаживая бородку и соображая, что можно заказать на восемнадцать шиллингов шесть пенсов. Будучи общественным деятелем без частных доходов, он редко имел в кармане больше фунта.

— Дядя Эдриен, — спросила Динни, когда им подали яичницу поболгарски, — что вам известно о профессоре Халлорсене?

— Это тот, который ездил в Боливию искать истоки цивилизации?

— Да, и взял с собой Хьюберта.

— А! И, насколько я понимаю, бросил его?

— Вы с ним встречались?

— Да. Я столкнулся с ним в тысяча девятьсот двадцатом, взбираясь на Малого грешника в Доломитовых Альпах.

— Он вам понравился?

— Нет.

— Почему?

— Видишь ли, он был вызывающе молод и побил меня по всем статьям. К тому же он напоминал мне игрока в бейсбол. Ты видела, как играют в бейсбол?

— Нет.

— А я видел один раз в Вашингтоне. Издеваешься над противником, чтобы вывести его из себя. Когда он бьёт по мячу, орёшь ему под руку: «Эх ты, вояка!», «Ну и ловкач!», «Президент Вильсон!», «Старая дохлятина!» и прочее в том же роде. Таков уж ритуал. Важно одно — выиграть любой ценой.

— Вы тоже за выигрыш любой ценой?

— Разве в таких вещах сознаются, Динни?

— Значит, как только доходит до дела, все поступают так же?

— Я знаю только, что так бывает, Динни, — даже в политике.

— А вы сами, дядя, согласились бы выиграть любой ценой?

— Вероятно.

— Вы-то — нет, а я — да.

— Ты очень любезна, дорогая, но зачем такое самобичевание.

— Потому что история с Хьюбертом сделала меня кровожадной, как москит. Вчера я целую ночь читала его дневник.

— Женщина ещё не утратила своей божественной безответственности, задумчиво вставил Эдриен.

— Вы полагаете, что нам угрожает её потеря?

— Нет. Что бы там ни говорили представительницы вашего пола, вам никогда не уничтожить в мужчинах врождённого стремления опекать вас.

— Дядя Эдриен, чем легче всего уничтожить такого человека, как Халлорсен?

— Если не прибегать к палке, — насмешкой.

— Его гипотеза о боливийской культуре абсурдна, правда?

— Совершенно. Там, конечно, попадаются кое-какие любопытные каменные чудища, происхождение которых не выяснено, но теория Халлорсена, насколько я понимаю, не выдерживает критики. Только помни, дорогая: во всё это окажется замешанным и Хьюберт.

— Не в научном плане: он же ведал только транспортом, — улыбнулась Динни, в упор взглянув на дядю. — Было бы неплохо высмеять этого шарлатана. Вы бы великолепно справились с этим, дядя.

— Змея!

— Разве разоблачать шарлатанов не долг честного учёного?

— Будь Халлорсен англичанином, — пожалуй. Но он американец, а это меняет дело.

— Почему? Я полагаю, наука стоит выше государственных границ?

— Только в теории. Практически же кое на что приходится закрывать глаза. Американцы очень обидчивы. Помнишь, какой шум они подняли недавно из-за эволюции? Если бы мы позволили себе посмеяться, дело могло дойти чуть ли не до войны.

— Но ведь большинство американцев и сами смеялись.

— Верно. Но они не желают, чтобы иностранцы смеялись над их соотечественниками. Положить тебе суфле по-софийски?

Они молча продолжали завтракать, сочувственно поглядывая друг на друга. Динни думала: «Его морщины мне нравятся, и бородка у него симпатичная». Эдриен размышлял: «Как приятно, что носик у неё чуть-чуть вздёрнутый. У меня очаровательные племянницы и племянники». Наконец девушка заговорила:

— Дядя Эдриен, вы всё-таки постарайтесь придумать, как наказать этого человека за то, что он так подло поступил с Хьюбертом.

— Где он сейчас?

— Хьюберт говорит, что в Штатах.

— А известно ли тебе, дорогая, что семейственность — вещь не слишком похвальная?

— Точно так же, как несправедливость, дядя. А кровь гуще воды.

— А это вино, — заметил Эдриен с гримасой, — гуще и той, и другой. Зачем тебе вдруг понадобился Хилери?

— Хочу поклянчить, чтобы он представил меня лорду Саксендену.

— Это зачем?

— Отец говорит, что он влиятелен.

— Значит, ты намерена, как говорится, нажать на все пружины?

Динни утвердительно кивнула.

— Но ведь порядочный и щепетильный человек не способен с успехом нажимать на все пружины.

Брови девушки дрогнули, широкая улыбка обнажила ровные белые зубы.

— А я никогда такой и не была, милый дядя.

— Посмотрим. Пока что — вот сигареты. Реклама не врёт — в самом деле превосходные. Хочешь?

Динни раскурила сигарету, затянулась и спросила:

— Вы видели дедушку Катберта, дядя Эдриен?

— Да. Величавая кончина. Прямо не покойник, а изваяние. Жаль дядю Катберта: был превосходным дипломатом, а растратил себя на церковь.