В ожидании Догго

– Прошу прощения, никакой памяти на имена. Сказать по правде, и на лица тоже. – Когда он попытался обнять дочь, та, беспокоясь за свою белую блузку, оттолкнула его.

– Папа, ты весь в крови.

Они расцеловались в обе щеки, вытянув друг к другу шеи.

– Дочь, ты сегодня красива, как никогда. – Эллиот присел на корточки, чтобы поздороваться с Догго. – А ты, мой маленький дружок, еще страшнее, чем мне говорили.

Мать Эди действительно лепила что-то из глины. Мы нашли ее в переделанном свинарнике, служившем ей студией. Ее звали Сибелла. Я сразу понял, от кого Эди унаследовала большие, с кошачьим разрезом глаза. Черные с проседью волосы Сибеллы были собраны на макушке и скреплены чем-то вроде палочек для еды.

– Здравствуй, дорогая! – бросила она, покосившись на дочь, при этом ее нога продолжала нажимать на педаль, вращая гончарный круг. – Дэниел, Догго, милости просим. А теперь все выметайтесь. У меня важный момент.

Дом оказался не совсем гадючником, но нижние комнаты оставляли впечатление лавки старьевщика. Повсюду книги на прогибающихся встроенных полках вперемешку с застекленными шкафами, набитыми всяким антиквариатом, главным образом археологического свойства: осколками глиняных горшков, бронзовыми фигурками, ископаемыми окаменелостями и тому подобным. В выложенной камнем кухне даже в жаркий день было холодно, как в храме. Висящие на крючках наивысшего качества сковороды являлись шедеврами кухонной утвари, так же как и прилепленный к магнитной полосе набор ножей и фирменная плита «Ага». В музыкальной комнате, выходившей окнами в расположенный позади дома сад, стояло множество виниловых пластинок – такие я видел на барахолке музыкальных записей. В середине находилось большое пианино с закрытой крышкой и кипой нот, но здесь были и другие инструменты, валявшиеся повсюду, словно музыканты побросали их, умчавшись в антракте в туалет.

– Вы играете на пианино? – спросил я.

– Да.

– На виолончели?

– У-гу.

Я показал на арфу.

– Немного.

– Невероятно!

– Правда.

– Докажите.

Эди села и прижала огромный инструмент к плечу. Я завороженно смотрел, как ее длинные пальцы бегали по струнам, казалось, не касаясь их. То, что она назвала «немного», для большинства было бы «отлично» – это понял даже я со своим отсутствием слуха и нулевыми способностями к музыке. Я слышал этот отрывок, но не мог припомнить, откуда он.

– Дебюсси, «Арабеска номер один», – подсказала Эди. – Играть легче, чем представляется со стороны. Только никому не рассказывайте.

Моя низкая, с потолочными балками комната оказалась рядом по коридору с ее спальней. Мы встретились около ванной. Эди в темно-синем льняном платье пришла поправить прическу и подкраситься; я в костюме – подтянуть узел на галстуке и потереть мокрой фланелькой старое пятно на лацкане.

Мы лишь успели немного поболтать с Эллиотом и Сибеллой и выпить по бокалу «Просекко» на задней террасе, и был провозглашен тост за наш недавний успех.

– Она действительно соответствует тому, что требуется? – спросила Сибелла так, как только могут спрашивать матери.

– На все сто.

– Вы за ней присматривайте.

– Хорошо, если это ей понадобится, в чем я сильно сомневаюсь.

– Там у вас большой, злой мир.

– Мам… – простонала Эди.

– Так и есть, – не отступала Сибелла. – А всякий успех дается определенной ценой.

– Что-то отнимает у нас, – усмехнулся Эллиот.

Мучаясь нахлынувшим самоуничижением (мог бы мой отец произнести что-нибудь подобное?), я изобразил искусственную улыбку, но в то же время испытал неловкость от соблазна посмеяться над разбившимися чаяниями хозяев.

Эллиот повез нас в паб на своем допотопном «Гольфе», оказавшемся замызганнее моего «Пежо». Машина имела впечатляющие вмятины и стереосистему еще тех времен, когда кассетник был высшим достижением для развлечений в автомобиле. Деревня, где намечалась свадьба, находилась в десяти минутах езды по залитым солнцем, окаймленным буйной молодой порослью сельским дорогам. Трудно было представить более подходящий для бракосочетания день – не очень жаркий, с проплывающими высоко над головами, словно галеоны под всеми парусами, большими, похожими на вату облаками.

Жених с очень короткой стрижкой и бриллиантовой серьгой в ухе расплачивался у стойки «Королевского дуба» пачкой купюр. Он был старшим братом подруги детства Эди – громогласной платиновой блондинки Триш, чей молодой человек Ричард был двоюродным братом самого первого парня Эди, Алекса, невысокого, смазливого, нервного малого, который наградил меня влажным рукопожатием и враждебным взглядом, когда меня представляли ему в пивном дворике. Расслабился он лишь после того, как сообразил, что мы с Эди не любовники, а просто коллеги.

Дорога от паба по главной улице к церкви не заняла много времени. Мы оказались среди моря шляп и приглушенных разговоров. Невеста появилась, как полагается, с опозданием и была настолько упакована в блестящую мишуру, как не решилась бы ни одна уважающая себя фея. Когда исполняли первый гимн, в глазах у Эди стояли слезы.

– В детстве у бедняги была тяжелая жизнь, – шепнула она мне.