В ожидании Красной Армии

Филипп догадался о моих трудностях.

— Сейчас я все объясню. Вадим Валентинович разрешил вам рассказать, если с ним что случится.

— Случилось?

— Не знаю, — вздохнул мальчик. — Но он велел рассказать, если будет отсутствовать больше дня. Суток.

Я начинал закипать, но виду не подавал, держался. Поставил чайник на плиту, пусть тоже покипит.

— Резерв — это золото, драгоценности. И они спрятаны неподалеку.

— Клад, значит.

— Нет. Клады — сказочки. А резервы есть на самом деле. Вадим Валентинович историю хорошо знает. Сразу после революции красные много сокровищ попрятали, на случай, если белые победят. Они все время чего-то боялись и прятали, на черный день. Особенно Сталин. Когда с немцами война началась, он приказал делать новые резервы, тайные. Для партизан, чтобы фашистов подкупать. Один купленный фашист роты стоит, говорил он. Но о главных, о больших резервах знал он один.

— Что, сам закапывал?

— Закапывал, конечно, не он, — терпеливо объяснял Филипп, — прятали чекисты. По его личному указанию. А потом тех чекистов убивали другие чекисты, как врагов народа. А других чекистов — третьи, и следов не оставалось.

— Не оставалось, — тупо повторил я. Хороводы чекистов кружили в глазах.

— Во время войны почти все резервы сберегли. А какие он рассекретил, дал командирам партизанских отрядов, самых больших, так тех командиров он приказал убить. Вывозили их в Москву самолетами и казнили. Чтобы проговориться не могли. У него, Сталина, были и особые резервы, на случай поражения. Так и не рассекречены до сих пор.

— Откуда же ты знаешь про них?

— Вадим Валентинович рассказал. Его отец в партизанах был и уцелел случайно. Его немцы в плен взяли.

— Получается, вы решили эти резервы найти.

— Да. Вадим Валентинович в архивах работал, и натолкнулся на следы.

— Ты же сказал, заметали следы чекисты.

— Всего никогда не замести. Нужно знать, что искать. Накладные. Требовалось выдать кирки, лопаты, транспорт. Постановление о расстрелах врагов народа, их сразу по три-четыре стреляли. Когда все-все вместе складывалось — выдача инструмента, овса, лошадей, расстрел чекистов — значит, поблизости резерв.

— И…

— И в нашем районе такой есть, — Филипп сказал это так же просто, как «у нас в квартире газ». — Вадим Валентинович ищет, а мы помогаем. Нас-то много, все в округе перевернуть можем.

— Что же вы ищите?

— Необычное. Неизвестную могилу, тележное колесо, ржавую кирку. Для всех мы партизанское движение изучаем. И ребята тоже так думают, кроме нас троих. Чего зря болтать.

— Действительно.

— Вадим Валентинович нас предупредил, что у резервов могут ловушки быть, мины или еще что. Если он не придет в срок, значит, с ним что-нибудь случилось. Вчера он в метро пошел, подземелье такое.

— Слышал.

— Вернуться должен был к полудню. Но не вернулся.

— Поэтому ты пришел ко мне.

— Так Вадим Валентинович велел, — волнение и дрожь оставили Филиппа, он засыпал на глазах. Кончился завод. — Искать его сразу пойдете?

— Искать? Да где?

— Я ведь говорил — в метро, — он с упреком поднял сонные глаза.

— Людей созвать надо.

— Наши не пойдут, — безнадежно протянул Филипп. — Кто им Вадим Валентинович.

— А золото? Клад?

— Все государству отдадут, стоит власти прикрикнуть. Нет на них расчёта.

— Ладно, ты домой иди, я уж сам попробую сообразить. Да, а те, в интернате, домой пишут?

— Кому их читать?

— А твои родители? Грамотные?

— По-печатному читать могут. Немного. А что?

— Домой иди, вот что.

Он послушался. Я проводил его до калитки. Темно и холодно. Я слышал, как бредет Филипп к своему дому, плеск воды это он ступил в лужу, несколько минут было совсем тихо, пока не стукнула вдалеке дверь. Дошел, стало быть. Бедная кукла.

Я еще постоял. Живая деревенская тишина: то вздохнет глубоко в печальном сне корова, то звякнет цепь ворота колодца. Поддаваясь тишине, и я не пошел, а прокрался назад. Глупо и смешно — клады в подземельях. Искать сокровища — дело, безусловно, ребячье. Искать. Но не находить.

Меня встретил запах горелого металла. Задержись я еще на пару мыслей, и прощай, чайничек.

Окно запотело; я пальцем вывел красивую букву «М», и она заплакала, роняя слезы на раму. Метро, значит. Без турникетов, лестниц-чудесниц, без гурий голубой униформы, но зато с тяжелым дубовым сундуком, доверху набитым колымским златом. Или лужами царских десяток, в которых плавает старый селезень мирового капитала в синем сюртуке и с цилиндром на плешивой голове.

Спать пора!

Внутри, под крышей, тишина была тревожнее. В углу стоял топор, тихий и смирный. Его не тронь, и он не тронет. Очень холодное оружие.

Уголь трещал в печи, а казалось — дверь отжимают, или тать в окно лезет. Дай волю фантазии — всю ночь можно под кровать заглядывать.

Но фантазии или не фантазии, а, похоже, я опять становился кому-то нужным.

Жаль.

Так, жалея себя и весь остальной мир, я продремал ночь у угасающей печи под шуршание ветра, редкие выстрелы угля и кряхтение старого больного дома.

* * *