В ожидании первого снега

Кузьмич спустился с мостков и обшарил все карманы — искал папиросу, которую только что держал в руке. Ее нигде не было, а портсигар остался в балке — идти туда совсем не хотелось, надо побыть одному. Обнаружил папиросу в зубах — это неожиданно обрадовало его и немного успокоило. Нашел спички и задымил — старые шлепанцы медленно втаптывали сизый пепел в мазутно-грязный песок. Спина покрылась испариной, а в голове не было ни одной мысли. Точно такое же состояние испытывал, когда вернулся после окончания нефтяного техникума в Воркуту и жена категорически заявила: «Хрен не слаще редьки — никуда не поеду, сам ищи-свищи свою нефть, раз к дяде к Джанкойскую экспедицию не захотел!» И он убедился, что никакие доводы про перспективные районы — главные козыри разведчика — не помогут, если уж упрется — то амба! Но жена женой, а как быть, если трехлетние дочки-близнецы снятся каждую ночь?! Если из двадцати семи почти десять отданы разведке, если после техникума уже не удовлетворяли масштабы Воркутинской экспедиции на уголь, если за Уралом, почти рядом, такие кладовые, такие возможности!.. Если смысл жизни разведчика заключается в открытии месторождения — все равно, большого или малого! Если… Но влажная майка на спине отрезвляет, и в голове все становится на свое место. Да, первая большая авария… На втором году работы мастером. В Воркуте проще было — работал помбуром и скважины на уголь неглубокие… С чего начинал в таких случаях твой отец, у которого вся жизнь прошла на буровой? Конечно, с технической-то стороны всякий бурильщик знает, что рекомендуется делать. Надо, чтобы верили мастеру, верили в его знания… В разведке никто еще не обходился без аварий. Настоящий разведчик всегда рискует, без этого не обойтись. Только опытный мастер сводит возможность аварий к минимуму, но и он не обходится без них. Главное — как можно быстрее выйти из аварийного положения. Если это сделать вовремя — считай, все простят. Но на твоей совести бригада, люди… Сейчас на свечу навернут трубу — переходник, в него — метчик, потом спустят все свечи. Метчик должен попасть в ствол улетевшей трубы — буровой инструмент начнут вращать, и метчик врежется в свечу. Если все будет удачно — можно поднимать. А теперь надо приступать к делу…

Кузьмич втоптал окурок в песок и поднялся на мостик.

— Думаешь, зацепит? — спросил бурильщик Кошкарев, осторожный и хитроватый мужичок с морщинистым старческим ликом пенсионера.

— «Зацепит, зацепит!» — передразнил Кузьмич и, подойдя к нему вплотную, вдруг резко спросил:

— А что ты думаешь? Может, магнитом тянуть, а?

— Да… я ж не против…

— Помалкивай — раз не против!

Официальное время связи с экспедицией только через два часа — надо успеть выяснить причину аварии. И Кузьмич вернулся в свой балок, просмотрел объяснительные записки.

— Черный цветок? — удивленно спросил он Ми куля. — Придумал тоже…

— Но я же видел! — воскликнул тот.

— Со страха тут что угодно увидишь! — вставил Костик. — Я сам штаны чуть не попортил. Такой противный звук был — аж мозги просверлило, будто бомба падает на тебя. В кино бомбы так падают. Уханов кричит — ложись! А сам рванул от пульта: Ну, думаю, человек он армейский, знает, что делает. Ну, и скатился я с ротора, лоб чуть не расшиб. Пронесло. Звук этот чертов пропал, поднимаю голову — нет Уханова. Думаю, может, зацепило его свечой и в скважину уволокло. Жалко все-таки — анекдотчик хороший. Потом вижу — выполз откуда-то. Вся рожа в растворе, самому черту не брат, умора, хохотать некому было. Сообразил я, что свечки улетели. Ну, думаю, прошибут свечки землю и в Америке выскочат. Хорошо, Уханова с собой не уволокли, вот бы американцы подивились на него, чумазого… Ну, я все же не удержался и спрашиваю: «Надя, что ли, раствором угостила? Как она там?» Он, конечно, отправил меня куда следует. Но я не в обиде: очень уж он смешной был…

С Костиком серьезно говорить нельзя. Тут такое на душе, а он знай себе смеется. Привык, наверное, к железу. А вот Микуль все еще не может привыкнуть, все шишки на него валятся — эта авария, драка, прогул, потянул черт на рыбалку; карасей захотелось.

Ночью Микуля вдруг словно озарило: «Может, я плохо захлопнул крышку элеватора, поэтому свечи убежали в скважину? Уханова считают виновным, потому что бурильщик, отвечает за все. И все торопил, торопил — разве Микуль виноват в этом? Что же делать? Если их не вытащишь — надо, говорят, начинать новую скважину. Почти две тысячи метров пропали. Вон как побледнели Кузьмич и Уханов, потемнел лицом Гриша, стал костлявее и злее Березовский, помрачнел «директор» Жора… Может, как раз подбирались к нефти, и тут… Сколько, однако, сил потратили, сколько же времени… И все, может быть, из-за одного человека — крышку проклятую плохо закрыл! Тогда, выходит, я виноват…» Привязалась эта мысль и не давала покоя: скреблась, скреблась, отпугивала сон-колонок. Надо, видно, сказать, что Уханов не виноват, а виноват он, Микуль. Но стоит ли об этом говорить?! Кто, кроме него, верхового, знает, что виноват он?!