В ожидании первого снега

А думы все шли одна за другой, казалось, конца им не будет. И Микуль еще раз убедился, насколько жизнь на буровой не похожа на жизнь ингу-ягунскую. Уже засыпая, он слышал, как Алексей Иванович осторожно пробирался в свою половину.

13

Осень яростно ворвалась в тайгу: побила листву на осинах и березах, взъерошила желтые травы и блеклые кусты, заторопила перелетных птиц в теплые края, подгоняя не успевших подготовиться к зиме лесных зверей и нерасторопных людей.

Месяц суровый и беспощадный. Недаром в «календаре» охотника-ханты значится «Месяцем умирания листьев и трав»: многое умирает до весны, многое — насовсем.

Сохатые сменили свои «шубы», и олени «осеребрились»: солнце играло на их светлых боках. Наступает время брачных боев, скоро самцы начнут подавать голос. Все идет своим чередом.

Микулю казалось, что до первозимья он не выдержит: уж больно осенний лес его зовет, снится каждую ночь. Как быть?! Но тут подошли выходные дни, а лететь на бесшабашный «отдых» в поселок очень не хотелось, и Микуль с Алексеем Ивановичем и Костиком махнули на охоту.

В Степанове становье приехали в сумерках. Бревенчатая избушка — слепая, без окон на передней стене, с раскрытыми дверьми — стояла на высоком берегу. За ней на страже застыли два лабаза на курьих ножках: один бросался в глаза гордой белизной стен, другой — побит временем, серый, незаметный, с росточками зеленого мха на кровле. Слева от избушки навес, крытый берестой.

Два чумазых мальчугана возились с породистой лайкой. Они с детским любопытством кинулись к приезжим.

В избушке девочка лет одиннадцати укачивала младенца в деревянной люльке.

Сели на лежанку, ноги на полу.

— Я еще ни разу не ночевал в такой избушке! — объявил Костик. — Наверное, и сны особенные снятся, как в терему.

— Ишь, барин сыскался! — удивился Алексей Иванович. — Привезли его, как министра, — всю дорогу спал. А теперь его накорми, спать уложи да еще и сон царский подавай!

Микуль сначала наотрез отказался брать с собой Костика после его «подвига» на бору, но Алексей Иванович убедил его, что парня надо обучить таежному делу, чтобы глупостей больше не делал. Немного подумав, Микуль согласился — охота на пользу должна пойти, а то обидно за него: родился и вырос в Сибири, на Оби, а в тайге как гость, ничего не знает…

Жена Степана, скуластая неулыбчивая женщина с жесткими жилистыми руками, молча приготовила ужин. На некрашеный стол желтого кедра поставила вместительную деревянную миску с дымящимся мясом и кружки с бульоном. Степан отыскал в изголовье связку ножей в костяных ножнах, положил возле стола и торжественно провозгласил:

— Ку-шай-те!

Началась неторопливая вечерняя трапеза. Хозяин хрипловатым голосом рассказывал лесную быль. Алексей Иванович слушал вполслуха. Он вспоминал, как по-разному предлагали ему пищу. В войну, когда бродяжничал, с жалостью — иногда кусок становился поперек горла. Жена — равнодушно, теща — с сожалением, друзья — с нарочитой грубоватостью. На торжествах и вечеринках с преувеличенной любезностью. Каждый вкладывал в приглашение дополнительный смысл, только надо быть внимательным: одни подчеркивали свое превосходство и независимость, другие — широту души, третьи — свою значительность. Но вот как Степан — никогда. Он сумел вложить в одно слово все свое… нет, своего дома уважение к гостям. Пожалуй, «сумел» не то слово. Он и не старался «вкладывать» какой-то особый смысл. Это у него от природы, его естественное состояние…

Гостям постелили новые лосиные шкуры, пахнувшие осенью и прелой листвой, и сухими травами, и кедровой шишкой, и смолистыми буйными ветрами, обшарившими все укромные лесные закоулки.

Засыпали под шаловливые всхлипы и причитания северного ветерка. Он заигрывал с закопченным глиняным чувалом: на ночь хозяйка не закрыла трубу.

Утро выдалось солнечным и тихим.

— Долго спали — сказал Степан, указав на солнечный лучик. — Солнце вон уж руку в окно просунуло, на улицу зовет.

— Чувал виноват — пел всю ночь, усыплял нас! — оправдывался Микуль, удивленный тем, что он, самый настоящий охотник, мог проспать такое утро. В тайге он такого за собой не наблюдал, значит, виновата буровая, привык просыпаться к началу работы.

— На охоту, что ли, сходил? — удивился Алексей Иванович, обнаружив на столе блюдо со свежим глухариным мясом.

— Да, утро больно хорошее было, тихое, с инеем. Тут недалеко песчаник есть, копалуху с глухарем подстрелил.

— Меня почему не разбудил, Степан? — вскочил Костик.

— Шибко хорошо спал, как разбудишь — жалко.

— Ты бы, Степан, не поднял его, — засмеялся Алексей Иванович. — По части сна он у нас чемпион, первое место держит на буровой.

— И вовсе не первое! — запротестовал Костик. — Первое у Жоры было! — повернулся к Степану. — На лося идем сегодня?

— Сегодня нельзя.

— Почему?

— Так надо, — уклончиво ответил охотник. — Сегодня рябчиков стрелять, уток стрелять, рыбу ловить…

— А нельзя-то почему? — не унимался Костик.

— Чтобы у тебя дух нехороший выветрился, — шепнул Степан, хитровато сощурившись.

— Какой еще дух?

— Буровой, машинный дух, к большому зверю не подойдешь — далеко чует.