В ожидании революции

Батюшка из кладбищенской церкви читал заупокойную, она сжала в кулаке платочек и напряжённо всматривалась в лицо человека, которого когда-то так любила.

– Закрывать? – спросил рабочий. – Ветрено очень!

– Закрывайте! – сказала она. – Ехать пора.

Автобусик выехал на трассу.

– Странно, – сказал водитель. – Ни одной машины. Сегодня же не выходной?

– Четверг, – сказал Колян. – Обычный рабочий день. Смотрите, всадник.

По дороге галопом промчался всадник, через пару минут ещё несколько.

– Странно, – снова сказал водитель. – Что за маскарад?

Он остановил автобусик возле заправки.

– Схожу, узнаю, что к чему. У меня телефон не работает.

Ещё один всадник спешился рядом и принялся разминать ноги.

– Толпа штурмует Кремль, – сказал он, предупреждая её вопросы. – Началось всё мирно, с демонстрации на Садовом, вдруг появились люди с оружием, ящики с водкой и тут такое началось. Метро не работает, связь отключена, все автомобильные выезды перекрыты. Вырваться из города можно только пешком или, вот как я, верхом.

– Ну, ладно, милая, – он потрепал по загривку пугливо смотревшую на них лошадь. – Пойдём, поищем тебе сена…

Приказ никто не отменял

1

Дождь заливает окрестности. Он смотрит через стекло на мокрое поле аэродрома. Интересно, что всё-таки будет, если самолет не успеет затормозить и врежется в бетонное здание терминала. Столько раз виденные кадры кинохроники, посвящённые авиакатастрофам, не давали полноты картинки, всегда оставалось ощущение, что оператор из-за пожара и царившей суматохи не сумел снять самое главное. Некую деталь, как в одном фильме ужасов, который растрогал его до глубины души: девочка, играя мячом, скачет по полю, а головы у девочки нет.

Должно быть, это чертовски обидно, думает он, умирать в огне под проливным дождём. Но задержки рейса не объявляли. Жаль, что курьер прилетает в Хитроу, а не в Гэтвик. От Гэтвика до его дома рукой подать. А отсюда три часа по пробкам с неторопливой английской скоростью.

Хотя, пожалуй, нет. Курьер, скорей всего, из молодых, возможно, это его первая командировка в Лондон, обратно ему вечерним рейсом, и сам он, по всей вероятности, из рязанских или липецких, он мечтает сделать карьеру, вполне может быть, что он во что-то верит, он будет смотреть во все глаза, когда он повезет показывать ему город, впитывая и смакуя впечатления как от незнакомого вина, его же учили объемному зрению. Они доедут до Лондона на кэбе, это страшно медленно, но очень познавательно, они будут гулять по центру пешком, он специально взял с собой резервный зонтик, в качестве компенсации они пообедают в устричном баре и курьер будет давиться неведомой дрянью, но терпеть.

Его раздражает эта появившаяся в последние годы манера присылать курьера с инструкциями для операции. Как будто нет космических спутников связи и прочих чудес техники. Прошлой зимой, в декабре, оказавшись в Москве, на выпивоне в честь дня чекиста, он съязвил по этому поводу. Юмор не оценили. К нам пришло много новых людей, сказал первый зам шефа, не пьяневший никогда и ни при каких обстоятельствах в лучших традициях службы. Из периферии. Им надо узнавать мир, причём быстрее, чем следовало бы. А при сегодняшней открытости границ сам бог велел. Понимаю, сказал он и свернул тему.

Слишком дождливо для марта. Как в романах Богомила Райнова, шпион идёт под дождём по пустому полю аэродрома навстречу своей судьбе. Прости, негромко говорит он по-русски и улыбается девчушке, внимательно изучающей в окно только что приземлившийся самолет, шпионы это у них, а у нас разведчики.

Когда-то, в бурсе, они зачитывались романами Райнова. Из всего прочитанного в памяти остались лишь этот моросящий дождь и одинокий человек в плаще. Когда писал Райнов? Шестидесятые? Семидесятые? Видимо, образ был модный, в фильмах Тарковского тоже все время идёт дождь.

Много позднее он увлёкся романами Ле Карре. Любопытно было то, что то, что у нас называлась бурса, у них называлось ясли. Одинаковые представления о мире, думает он, неважно, какой окрас, чёрный, белый, красный. У них, пожалуй, больше самоиронии. Детишки пришли в ясли изучать взрывчатые вещества. Что такое бурса a p1riori*, думает он? Что-то такое было у Гоголя. Да, «Вий», священник Хома учился в бурсе. Бурса – школа подготовки адептов. Лучше не скажешь.

Мне нравятся устрицы, говорит курьер, брюнет лет двадцати семи. Я вообще люблю морепродукты, я вырос на море возле Анапы, по гражданской линии несколько лет работал в Таиланде. Они сидят в полуподвальном баре напротив Вестминстерского аббатства. Здесь можно курить, говорит он, редкий по нынешним временам случай. Владелец – аргентинец, ребёнок из первой волны послевоенных эмигрантов, поэтому ему многое прощается.