В ожидании счастья

А потом он вырос. Заимел компаньона, настоящий офис, штат сотрудников. Позже появилась бухгалтер Кэтлин. За спиной у нее два года колледжа, блондиночка, этакая калифорнийская куколка, но, как казалось, совершенно не опасная, потому что, во-первых, Джон и смотреть бы не стал на белую женщину, а во-вторых, он любил тебя и детей.

Конечно, Бернадин, ты сама во всем виновата. Как последняя дура, ты слишком быстро соглашалась и слишком много уступала, подчиняясь всем его планам, отказываясь от своих. Поддалась уговорам переехать из Филадельфии в Финикс: мол, там жизнь дешевле. Джон знал, что ты всегда хотела открыть кафе или что-то подобное, но сказал, что лучше подождать. Подождать, пока не окрепнет его дело, чтобы излишне не рисковать. Ты согласилась и, чтобы хоть чем-то заняться, ухватилась за первую подвернувшуюся работу — в частной лечебнице. Потом, захотев уединения, Джон построил этот дом в холмистом Скоттсдейле. И тебе пришлось скучать без друзей в этой дурацкой громадине. Огни города, видные из каждого окна скоро приелись, и ты перестала их замечать. Закаты своей однообразной красивостью просто злили. И хоть бы пару дней хмурой погоды; бесконечное „ясно" становилось порой невыносимым. Вдобавок ко всему других черных семей поблизости не было, а белые соседи совсем не спешили налаживать добрососедские отношения. Ты отложила в сторону собственные мечты и научилась оформлять интерьеры. И какое-то время ты ни о чем не думала, кроме французских дверей, мексиканской керамической плитки и занавесях на окна, кохлеровских унитазов, последних марок холодильников, фарфора и нержавейки, скрытого освещения, вентиляторов „Касабланка" под потолком, зеленых плафонов, мореного дуба, панелей в спокойных тонах. Дом твой выдержан в мексиканско-юго-западном стиле, но ты уже тихо ненавидишь пастельные тона и все, что связано с койотами и кактусами.

На кухне оборудования столько, что хоть ресторан открывай: фирменная кофеварка, купцовская, в которой кофе можно сварить минимум тремя способами; четыре набора кастрюлей и сковородок: оранжевые и белые эмалированные, нейлоновые и из нержавейки; специальные горшочки для блюд китайской кухни; голландская вафельница; самые дорогие миксеры и соковыжималки, и все новинки кухонной техники вообще. Ты даже вступила в Клуб собирателей рецептов и брала уроки кулинарии. А время, что ты провела у плиты, учась готовить все более изысканные и экзотические блюда, можно измерять годами. Потом ходила на курсы предпринимательства для женщин и все покупала книги по ресторанному делу, но тут Джону пришла мысль, что тебе следовало бы стать профессиональным аудитором, и ты нарочно завалила экзамен, потому что быть аудитором тебе вовсе не интересно.

И БМВ тебе не нужна — тебя вполне устраивала старенькая „ледженд". Коллекцию репродукций пришлось убрать в гараж — видите ли, Джон признает лишь оригиналы. И без туфель по двести долларов пара можно было обойтись, и не обязательно покупать чемоданы именно от Луи Виттона. И тебе все равно, какая фирма на этикетке платья, которое ты носишь. Твои прежние часики „Сейко" тебе во сто крат милее, чем престижные, но уродливые „Ролекс". Ты любишь серебро, золото по сравнению с ним — скучный, бездушный металл, но Джон так не считает, и поэтому золота у тебя больше, чем у мистера Т. Помешанной на бриллиантах тебя тоже не назовешь; художественная ценность нефрита, бирюзы, ляпис-лазури, сердолика, слоновой кости, оникса, обсидиана привлекает тебя гораздо больше. Но одиннадцать лет подряд на день рождения и Рождество Джон приносил тебе маленькую бархатную коробочку, которая легко умещалась на ладони, и тебе не нужно было гадать, что там внутри. Джон хотел, чтобы его жена выглядела шикарно. И дети. Избалованы напрочь: бесконечные ненужные дорогие игрушки, которые ты уже четыре года подряд отсылаешь под Рождество мексиканским детишкам вместе с ворохом одежды и обуви, иногда так ни разу и не надетой.

Короче, на черта такая роскошь? Неужто для счастья? Счастья-то как раз и не было. Радоваться жизни можно и без этого богатства. Едва они поженились, Джон как молитву стал твердить одно: „Однажды у меня будет все, что у них". „У них" — то есть у богатых белых. Чувства меры он не знал, все у него выходило „слишком", но ты молчала, не могла, не знала, какоб этом сказать. Ты не предполагала, что не хватит смелости или что вообще придется противостоять собственному мужу. Когда ты захотела остричь волосы, он сказал, что уйдет из дома, если ты заявишься с короткой прической. Волосы остались длинными. Ты постоянно должна была пользоваться кремами от загара или вовсе избегать солнца — в Финиксе это практически невозможно, — потому что Джон не хотел, чтобы у тебя была слишком темная кожа. Хуже всего, ты так и не смогла ему сказать, как вредно будет твоим детям учиться в школе, где кроме них было еще только двое черных ребятишек. Но ты его жена и делала то, чему тебя учили: он ведет семейный корабль, а ты сидишь на задней скамье и не мешаешь.