В ожидании счастья

Дети Харрисов должны были учиться только в частной школе, хотя в их районе лучшие государственные школы Скоттсдейла. В этой школе черных детишек всего четверо, но Джон выбрал именно ее. „Они получат хорошее воспитание и солидное образование. И нам не придется опасаться дурного влияния", — заявил он.

За последние пять-шесть лет Бернадин поняла, что муж всего лишь подражает белым, тем самым, про которых читает в престижных журналах и которых показывают по телевизору, представляя себя черным двойником знаменитых телегероев. И у Джона это неплохо получалось. Ему нравилось принимать гостей. Регулярно, минимум раз в месяц, Харрисы устраивали званные вечера, к которым Бернадин, словно заправский шеф-повар, готовила удивительные блюда по рецептам бесчисленных кулинарных книг В специальном погребе Джон держал коллекцию превосходных марочных вин, хотя сам он никогда не пил.

Что ни говори, Джон оказался предприимчивым дельцом. Деньги должны делать деньги", — любил повторять он. Финансами семьи он занимался сам: ликвидные счета в надежных банках, депозитные сертификаты, персональные пенсионные счета, облигации, сберегательные облигации для детей и еще кое-что, о чем Бернадин понятия не имела. Например, ферма в две сотни акров в Калифорнии. Не знала она, что Джон стал совладельцем виноградников в Аризоне. Не знала, куда еще он вкладывал деньги, поскольку он запретил вскрывать его почту. Даже не догадывалась, что он купил тайм-шер[4], в пансионате „Лейк-Тахо", а недавно — еще один жилой дом в Скоттсдейле. Доверяй Бернадин мужу поменьше, она знала бы и об акциях торговой сети метрополитена и об особняке в Филадельфии, купленных им на имя матери. Будь Бернадин менее доверчивой — а все эти годы она только подписывала их общие налоговые декларации, — она наверняка знала бы обо всех его махинациях, и Джону не удалось бы без ее ведома продать свою долю их компьютерной компании всего за триста тысяч, хотя стоила она не меньше трех миллионов. И хотя Джон таким образом превратился в простого служащего, его компаньон и ближайший друг, которому, собственно, и была продана компания, обещал о Джоне „позаботиться", раз Бернадин более в расчет не принималась. Кроме того, Джон по-прежнему имел неограниченный доступ к счетам фирмы. Доверяй Бернадин мужу поменьше, она бы знала, что все это Джон заранее тщательно спланировал и рассчитал. Теперь по документам выходило, что вместо прежних четырехсот тысяч в год у него всего восемьдесят. Но в том-то и дело, что все эти годы она слепо доверяла ему и совершенно не представляла, во что обойдется ей подобная слепота.

Джон допивал кофе, и Бернадин, глядя на него, стиснула зубы, чтобы они не стучали от волнения, она подумала, что, к несчастью, он никогда не ценил ее терпение (и не считал ее добродетелью), благословенное постоянство и надежность. Когда же он понял, что уже достиг всего, о чем мечтал, что жизнь наладилась и идти дальше особо некуда, когда все жизненные события стали слишком будничными и даже результаты сделок предсказуемыми, ему снова захотелось перемен, чего-нибудь новенького. Вот тут-то и появилась Кэтлин. Его безразличие к Бернадин и недовольство их семейной жизнью развивались со скоростью гангрены, и было очевидно, что лекарства достаточно сильного, чтобы ее остановить, не существует, ей даже захотелось предостеречь Кэтлин от того, с чем та может столкнуться.

Джон не обидел ее. Он просто привел ее в ярость. В такую ярость, что застучало в висках, словно голову сжали резиновым жгутом. Она хотела хоть что-то сказать, но губы не слушались. Бернадин глубоко вздохнула, потом еще и еще, пока воздух тонкой струйкой не начал проникать в легкие.

— Да ладно, Берни. Ведь все к тому шло. Так что не устраивай спектакль.

Она медленно выдохнула:

— Спектакль.

Голос прозвучал фальцетом, и она повторила уже более низким голосом:

— Спектакль?

Ей хотелось крикнуть: „Катись к своей безмозглой кукле!" Но не смогла, потому что мысли все еще путались, и к тому же она, не переставая, моргала. Привалясь к дверному косяку, Бернадин ждала, когда же к ней вернется способность двигаться.