В ожидании счастливой встречи

— Стоп, Валер, вони не оберешься, — остановил его Вячеслав. — Утром подберем — и в прорубь…

Вячеслав знал, да и все на ЛЭП знали это. Котов в лесу следил за чистотой больше, чем за полом в общежитии. Если перекочевывал на другое место, то все до последней бумажки собирал, банки в землю зарывал. И место под стоянку Валерий всегда выбирал сам. Любил он ставить лагерь на пригорке, над речкой или над пропахшим смородиной ручьем. Так впишет в пейзаж вагончики, что кустика не нарушит. Парни поначалу злились; мало ему леса. А он и уборную велит поставить из дефицитных досок, и место для курения выберет; потом и самим понравилось: глаз радует, вроде как на курорте. Однажды кто-то из ребят решил сапоги посушить на макушках елочек, стоящих у входа в вагончик. Так Валерий раскипятился. «Если тебе на голову надеть резиновый мешок — понравится?!» Парни хохотали. Лэповец хоть и поерепенился, а сапоги снял с елок.

Вячеслав подкинул в костер дров и опять сел на ящик.

— Верно, что никто не может сказать, за что мы любим, ни сказать, ни ответить, — вздохнул Вячеслав. — В них разве залезешь. Вон моя, все было ладно, а потом брык — и поминай как звали. А попервости так «Слава, Слава». Не без того, конечно, когда и коготки покажет. Вот Иван знает, да и ты, Валера, — еще глубже вздохнул Вячеслав. — Что там говорить, в жизни не бывает, чтобы все как по маслу. Такого в природе нету. Думал, — рехнусь. — Вячеслав достал папироску. Валерий чувствовал, что Вячеславу хотелось, ой как хотелось и выговориться, и поддержать как-то его, Валерия. — Ну, хрен бы с ней, — почти выкрикнул Славка, — коль детей бы не было или, скажем, умерла вдруг, погоревал бы, памятник поставил. Ребятишки знали бы, где их мать…

— А надо было сразу плюнуть, — вставил Иван.

— Что получилось-то? Какая муха укусила? Галина твоя такая симпатичная, и пара вы были ладная, — спросил Валерий.

— Пусть Иван расскажет, — хмыкнул Славка.

— Здравствуйте, «Иван расскажет», сам и рассказывай, твоя баба была, не моя…

Вячеслав пристроил на таган чайник и снова подсел к Ивану на ящик.

— Значит, так, Валера: приехали к нам художники, клуб новый чеканить, всякие картины рисовать, красоту наводить. А моя-то ведь тоже художник, панели в клубе красила. Ну, вот с того дня мою Галину подменили. На дню две косынки меняет, шесть сортов губной помады. Прибежит с работы, в новое платье влезет. Хвост веером — и только ее видел. Спрашиваю: «Ты чего?» Посмеивается. Однажды разговорились о чеканке в клубе. «Ты, Слава, серость! Вот он интеллектуал». И слова-то выкопала, скажи, Валер? Ну, раз моя баба закусила удила, ты же знаешь, никакая сила не удержит. Сходил, поглядел, что это там за интеллектуал. Обалдеть, Валерка, можно, — Вячеслав с ящика привстал, — хоть картину пиши! Тощеват, правда, а так любую с ума сведет. Ладно, говорю. Чтобы пальцем не тыкали, гроши у тебя на книжке, и валите на все четыре стороны, рвите когти. Пацанов, конечно, не отдал, да она и не требовала.

Вячеслав рассказывал, а Валерий слушал его вполуха. Думал о своем. Что-то он недобирал, умом одно, а в душе другое чувствовал, и было ему так и неясно. А разве Вячеславу ясно? Хоть и говорит, что отболело, а отболело ли на самом деле?

— Ну, а дальше? — сам не сознавая, о чем хочет спросить, задал вопрос Валерий.

— А теперь просится, — живо ответил Вячеслав. — Забери, пишет. А куда заберешь? А куда Лиду денешь? Вот баба — цены нет. Где она раньше была? И ребятишкам мать. А я ведь по той дуре, хоть аркан на шею… Мы, Валерий, дураки. Надо возмутиться, а мы пятки лизать.

Валерия от этих слов бросило в жар. Он распахнул куртку. Но ему сейчас, как никогда, были необходимы слова, ему хотелось понять, в чем он оплошал. Кроме этих друзей, ему никто не скажет правду. Пройдет ли чувство у него к Татьяне, зарубцуется ли или так и будет кровить душа?

Валерий прежде легко встречался и легко оставлял девчат. Так было до Татьяны. А вот теперь, вопреки всему, что случилось, он был готов все простить Татьяне. Позови она его вот сейчас, и он побежит не задумываясь. Ночью по наледи, через пороги, через сопки. В голове вертелись обрывки мыслей — таких коротких и куцых, узел на узле, и те без конца развязывались. И он никак не мог уловить, нащупать, опереться на что-то твердое, стойкое… подняться и посмотреть как бы со стороны на себя, на случившееся.

— Клин клином вышибают, — убежденно сказал Вячеслав. — Не будь Лиды, не знаю, чем бы это все кончилось. Не знаю и не знаю. Одно знаю, — вдруг оживился Вячеслав, — не мы выбираем женщину, а женщина выбирает нас. И в этом меня никто не разубедит.

— Ну это еще надо поглядеть, — подал голос Иван.

— Нечего глядеть. Пусть ты сделал предложение, а выбирать должна она.

Помолчали.

— А в этом что-то есть, — согласился Иван. — Вот, скажем, моя Вера. Стало быть, что-то нашла во мне, другие не находили, а она нашла. Скажи, Валера?

— Душа у тебя, Ваня, вот что…

Иван поднял от костра лицо и, уставившись на Валерия, удивленно, даже испуганно поморгал — так бывает, когда неожиданно ослепят светом.