В ожидании варваров

— Притаившегося в нас зверя мы должны натравливать только на самих себя, — говорю я и в подтверждение киваю головой. Киваю несколько раз, чтобы смысл дошел до него полностью. — Но не на других. — Повторяю, показывая пальцем сначала на себя, потом на него. Он следит за моим ртом, его узкие губы шевелятся: возможно, он повторяет за мной, а может быть, просто передразнивает меня, не знаю. Еще один камень, увесистей прежних, похоже, кирпич, раскатисто грохочет по крыше кареты. Джолл вздрагивает, лошади шарахаются.

Кто-то мчится бегом через площадь.

— Поехали! — кричит он на ходу. Отталкивает меня и локтем стучит в дверь кареты. Руки у него заняты, он прижимает к груди с десяток лепешек. — Надо ехать! — снова кричит он. Джолл отодвигает задвижку, солдат вываливает хлеб в карету. Дверь с шумом захлопывается. — Скорее! — Карета тяжело трогается с места, скрипят рессоры.

Хватаю солдата за плечо:

— Постой! Никуда тебя не пущу, пока не расскажешь, что случилось?

— Сами, что ли, не видите? — кричит он, отбиваясь кулаками.

Руки у меня до сих пор не окрепли: чтобы он не ускользнул, притягиваю его к себе вплотную.

— Объяснишь, тогда отпущу, — задыхаясь, обещаю я.

Карета тем временем ползет к воротам. Два конных солдата уже проехали под аркой; другие, у которых нет лошадей, со всех ног бегут следом. Из темноты в карету летят камни, со стен сыплются крики и проклятья.

— Что я должен объяснить? — тщетно пытаясь вырваться, спрашивает солдат.

— Где все остальные?

— Ушли. Разбрелись. Кто куда. Я не знаю, где они. Мы боялись, что и сами заблудимся. Идти всем вместе было невозможно. — Видя, что его товарищи исчезают в темноте, он вырывается упорнее. — Отпустите! — Он всхлипывает. Сил у него, как у ребенка.

— Сейчас отпущу. Как же случилось, что варвары вас одолели?

— Мы замерзали в горах! Мы дохли с голоду в пустыне! Хоть бы кто предупредил, как все будет! Они с нами не воевали — просто завели в пустыню, а сами исчезли!

— Кто «они»?

— Ну, они… варвары! Они заманивали нас все глубже и глубже, мы никак не могли их догнать. Они ловили тех, кто отставал, по ночам срезали привязь и разгоняли наших лошадей, а на открытый бой не вышли ни разу!

— Так, значит, вы не выдержали и повернули домой!

— Да!

— Думаешь, я поверю?

Солдат глядит на меня со злым отчаянием.

— Зачем я буду врать? — кричит он. — Мне бы только не отстать от своих, а больше ничего не надо! — Ему удается вырваться. Прикрывая голову руками, он опрометью выбегает за ворота и растворяется в темноте.

На площадке, отведенной под третий колодец, работа остановилась. Часть землекопов разошлась по домам, остальные стоят и ждут указаний.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Они показывают на кучу свежей земли: сверху лежат кости — кости ребенка.

— Наверно, здесь была могила, — говорю я. — Хотя странно, что выбрали такое место. — Мы стоим на пустыре, в проходе между тыльной частью казармы и южной стеной города. Кости — старые, в них впиталась рыжая охра глины. — Ну и что вы решили? Если хотите, можем копать не здесь, а подальше.

Они помогают мне спуститься в яму. Высовываясь из нее по грудь, стою на дне и соскребаю землю с торчащей из стены челюсти.

— А вот и череп, — говорю я. Но в ответ они показывают мне череп, который вырыли вместе с костями.

— Вы под ногами посмотрите, — говорит их старший.

В яме темно, ничего не видно, но, царапнув по дну мотыгой, натыкаюсь на что-то твердое: пальцы подсказывают, что это — кость.

— Так не хоронят. — Он садится на корточки у края ямы. — Свалили всех вместе, одного на другого, и так они здесь и лежат бог знает сколько лет.

— Да, — говорю я. — Пожалуй, здесь рыть не стоит.

— Конечно, — кивает он.

— Надо эту яму закопать, и будем рыть другую, ближе к стене.

Он молчит. Протягивает руку и помогает мне вылезти наверх. Остальные тоже молчат. Мне приходится самому скинуть кости назад в яму и при сыпать их землей, только после этого люди берутся за лопаты.

Во сне я опять стою в той же яме. Земля на дне сырая, из нее сочится темная вода, ноги у меня увязают, вытаскиваю их каждый раз медленно и с усилием. Шарю под водой, ищу кости. Рука выуживает оторванный угол джутового мешка: черный, прогнивший, он трухой сыплется сквозь пальцы. Снова копаюсь в жидкой грязи. Вилка — погнутая и заплесневевшая. Мертвая птица — попугай. Держу его за хвост, грязные перья отогнулись вниз, намокшие крылья обвисли, глазницы пусты. Разжимаю пальцы, и попугай проваливается в воду — ни всплеска, ни брызг. «Вода отравлена, — думаю я. — Надо об этом помнить и не пить отсюда. Трогать рот правой рукой мне теперь тоже нельзя».