В ожидании зимы

«Без толку с ним разговаривать, – устало прошелестело рядом с ухом. – Он ничего не видит, он ещё более слеп, чем я. Идём…»

По дороге живое тепло постепенно возвращалось в тело Цветанки. Ощущения после соединения с призрачным волком остались очень странные и тяжёлые, как ночная скорбь, как тоска, зовущая в неизвестность. Комок печали засел где-то в груди и бился вторым сердцем, холодным и студенистым.

Они снова плелись по улицам мимо костров – как погасших, так и ещё действовавших. Странная бесчувственность овладела Цветанкой: при взгляде на охваченные огнём человеческие останки её уже не выворачивало наизнанку, зрелище стало чудовищно привычным. Наверно, огонь её выжег дотла, когда она бросала в костры яснень-траву…

«Бабусь, – хрипло спросила Цветанка, щурясь от пропитанного запахом горелой плоти дыма. – Тот старик сказал, что ты сорок лет назад ушла оттуда… Ты что, была… волхвом?»

«Скрывать нет смысла, внученька, – вздохнула бабушка. – Служила я когда-то Маруше вместе с Барыкой. Довелось мне в молодости ослепнуть… А Барыка пообещал сделать мои глаза снова зрячими взамен на моё служение. Я согласилась – так я шибко прозреть хотела. Принёс он жертву, кровью мои глаза промыл, и стала я снова видеть солнышко красное… Обучил он меня многим премудростям, травному искусству, заговорам. Обо всех травах рассказал, кроме одной – яснень-травы. Считал, видать, что мне о ней, запретной, лучше и не знать… Вот только случилось мне однажды на одну полянку наткнуться, а там – трава неведомая под луною мерцает, словно инеем покрытая! Искрит-переливается… Подивилась я такой красоте, такому чуду чудному, да и нарвала себе этой травки немножко. Хотела у Барыки спросить про неё, да не успела: сок из её стеблей на руки мне попал, а с рук – на хлеб, который я ела. Вот тут-то я и прозрела по-настоящему. Увидела я хмарь, и страшно мне стало. На Барыку глянула, а у него вместо лица человечьего – харя звериная! Не смогла я больше Маруше служить, ушла от капища подальше… А Барыка меня проклял. Вот после этого и начал свет снова меркнуть у меня в глазах. Оттого и не лечится моя слепота никакими травами, никакими заговорами: Марушиным подарочком было зрение моё. Что она дала, то и взяла назад, когда я ей служить перестала… Света белого мне стало уж не разглядеть, а вот хмарь-то до сих пор даже слепыми глазами вижу. Вот так оно вышло, внученька».

Долго молчала Цветанка, когда они пришли домой. Перебирала мысленно узоры Ивиного платка, тонула в шелесте вишнёвого шатра и содрогалась от звона свадебных колокольцев Нежаны. Хоть и покинул её сгусток тумана, но «второе сердце» внутри осталось, и оно подсказывало ей, что в помощники себе нужно взять волчью ночь…

По улицам бродило много кур, чьи хозяева погибли от болезни (хоть Гудок и считался городом, но хозяйства имелись у многих). Часто имущество полностью вымерших семей присваивалось соседями, а иногда и уцелевшие воры из шайки Ярилко находили, чем поживиться. Шагая по пустынной улице, Цветанка огляделась по сторонам. Убедившись, что никого нет поблизости, она принялась без особого зазрения совести ловить бесхозных птиц. Те носились, как угорелые, невысоко подлетая и всполошённо кудахча, но Цветанке удалось поймать трёх. Свернув им головы, она засунула их в мешок и поспешила домой.

Двух она тут же ощипала, выпотрошила и зажарила, накормив ребят, а третьей только вспорола живот и зашила туда тряпицу, смоченную остатками отвара яснень-травы.

«Что у тебя на уме?» – почувствовав что-то, забеспокоилась бабушка.

«Думаю, я знаю, как помешать жертвоприношению, – ответила Цветанка. – А завтра мы с тобой пойдём искать ту полянку с яснень-травой. Ты будешь мне говорить, куда идти, а я поведу тебя. Отыщем уж как-нибудь».

Бабушка заохала, но Цветанка сказала твёрдо:

«Бабусь, нельзя это так оставлять. Нельзя допустить, чтоб девчонок убили ни за что ни про что, потому что какой-то чокнутый старик обожрался мухоморов и вообразил, что несёт народу волю богини! Ни в какой гнев Маруши я не верю. Нам нужна яснень-трава, только она поможет! Муха, Конопатый и Кулёма должны были помереть уже давно, но, выпив отвара, до сих пор живы – вот во что я верю».

Когда стемнело, она прихватила с собой курицу с начинкой и выскользнула из дома. «Второе сердце» в её груди звало белого волка, а ноги несли в сторону Озёрного Капища.