В ожидании зимы

А вокруг – колышущиеся полевые цветы, ивы над рекой, а ночами – луна и соловьиные трели. «Ой, соловушка, не буди ты на заре…» Вспомнив бабушку и взгрустнув, Дарёна шмыгала носом, а Цветанка не зевала – накинув на её озябшие плечи свою свитку, обнимала, грела её руки в своих. Она безошибочно чувствовала миг, когда Дарёна была готова лечь на землю и позволить всё, чего Цветанке хотелось. Уже по звуку дыхания подруги Цветанка угадывала, настал этот заветный миг или нет: сначала девушка дышала бурно и возбуждённо, а потом – тихонько и затаённо, словно в ожидании… Вот тогда-то её и можно было брать тёпленькой – тискать, душить поцелуями и овладевать до конца. Приходилось порой преодолевать и некоторое сопротивление, получая лёгкие тумаки и пощёчины, но тем слаще после небольшого «боя» было слияние со сдавшейся, обмякшей, открытой для ласк и всё простившей Дарёной.

Благодаря этому бесконечному прощению Цветанке начало казаться, что все её «шалости» – сущий пустяк, не стоящий особого внимания, и временами, когда слёзы и обиды Дарёны затягивались, воровку это удивляло и раздражало. Казалось бы, о чём тут плакать? Их жизнь была нескончаемой дорогой – сегодня здесь, завтра там. Сколько бы девчонок Цветанка ни перецеловала, в мгновения любовных объятий с Дарёной она всегда была искренней. Лицемерие Дарёна почувствовала бы сердцем, но нежность шла из глубины души Цветанки, страсть тоже на пустом месте не разгоралась – погасла бы, как костёр, в котором остались одни угли да зола.

Если в тёплое время года можно было за неимением ночлега спать и под открытым небом, то на зиму приходилось искать временное пристанище, а если повезёт, то и на работу наняться. Одна из зим выдалась голодной, но не на пищу, а на возможность быть вместе: Дарёна с Цветанкой поселились в доме вдового купца на правах личных увеселительниц его единственной и любимой дочки Милорады. Жили бродячие певицы в подклети [20] вместе с кучей прислуги, уединиться им было особо негде, и Цветанка чувствовала, что потихоньку звереет без объятий подруги. А капризная красавица Милорада, как назло, требовала, чтоб ей пели самые что ни на есть игривые песенки «про это», в которых описывалось всё: что, как, куда, сколько раз… Купец уехал по торговым делам, оставив дочурку на попечении слуг, и она позволяла себе то, что при батюшке побоялась бы позволить – впрочем, не покидая своей девичьей светёлки с опочивальней. Дома все свои, а чужим людям знать не надобно.

Песенок такого свойства Цветанка знала много – наслушалась за свою разгульную воровскую жизнь, а память у неё была хваткая: один раз услышав песню, она её запоминала. Обряженная в щегольской мужской наряд, Цветанка лихо отстукивала каблуками дроби, особенно смачно припечатывая «те самые» словечки, а Милорада, раскрасневшись, хохотала до неприличия: падала поперёк своей высокой постели с башенкой из подушек, хлопала в ладоши и даже дрыгала ногами. Однажды Цветанка поймала себя на желании запрыгнуть на купеческую дочку сверху и уже на наглядном примере показать многое из того, что так подробно описывалось в песенках – по-своему, при помощи пальцев и языка, но от этого не менее жарко и страстно. Сперва ей было неловко за такие мысли перед Дарёной, но чем дольше длилось вынужденное воздержание, тем цветистее, смелее и игривее они становились. Разжиганию страстей способствовало и разрешение постоянно ходить дома в портках, данное Цветанке молодой госпожой, которой нравилось любоваться ею в образе пригожего отрока. Юбка же, как выяснилось, оказывала на Цветанку охолаживающее, сковывающее и отрезвляющее действие, в ней она чувствовала себя глуповато, когда пыталась делать знаки внимания девицам.

В один морозный денёк речь зашла о поцелуях, и Милорада недвусмысленно намекнула, что хотела бы попробовать… Это стало последней каплей для Цветанки, измученной и совсем озверевшей от воздержания: она так впилась в тёплый, ещё никогда не целованный девичий ротик, что даже звук, послышавшийся при этом из горла Дарёны, её не остановил. Желание госпожи было ей извинением, Цветанка представала как человек подневольный, исполняющий приказы хозяйки, но когда Дарёна уронила домру и выбежала из опочивальни, пришлось оставить Милораду и кинуться за ней.

Та дрожала на морозе без полушубка, и Цветанка промёрзла до костей, прежде чем ей удалось мало-мальски успокоить девушку. Сейчас у неё не было сильных союзников – летней ночи, соловьёв и полевых цветов, под ногами звонко хрустел снег, а мороз вонзал в тело тысячи ледяных игл. Утешение получилось неубедительным и поспешным: срочно требовалось вернуться к госпоже и попросить прощения за самовольный уход. Та милостиво простила и спросила, имея в виду Дарёну:

«Чего это она?»

«А… Так живот у ней прихватило, госпожа моя, – на ходу соврала Цветанка, не желая раскрывать истинного положения дел. – А это, как известно, дело таковское… Неотложное».

«Хммм…»