В парализованном свете. 1979—1984

Кстати, почему его звали Стальной Глоткой?

Разве не помнишь? Он ведь рассказывал. У него был отец — Герой Советского Союза. И жил он, сам понимаешь, — вот так! Потом отец умер, наверно, погиб на фронте… А глотка…

Да, глотка.

Ему ведь операцию делали: заменили обычное горло стальным.

Самое замечательное в этой истории то, что, учась в девятом классе, ты принимал эти рассказы за чистую монету. Стальное горло, я имею в виду. Как только тебе удовлетворительные оценки по анатомии ставили? Это же элементарно, приятель. Сталь — и живая ткань…

А потом, когда Стальная Глотка умер, говорили, что у него был рак. Кажется, рак гортани.

Кто был еще вашим любимцем?

Учитель истории Гиббон.

Однофамилец знаменитого автора «Истории упадка и разрушения Римской империи»?

Мы такого не проходили. Кто это?

Ну как же, известный английский историк…

Нет, его портретов в нашей 135-й школе вывешено не было. Гиббона, следовательно, так звали не потому. И не то чтобы он ростом не вышел наподобие малых человекообразных обезьян отряда приматов…

Но все же что-то обезьянье, согласись, в нем было.

Лицо этого высокого, плотного, несколько рыхловатого, хотя и подвижного, мужчины средних лет с объемистыми ляжками, обтянутыми лоснящимися, никогда не глаженными брюками, действительно походило на обезьянье. Но только скорее уж гориллы, нежели гиббона. Сходство усиливалось, когда он смеялся — раздвигал толстые губы своего огромного, от уха до уха, рта, оскаливал желтые, редко посаженные зубы и застывал с такой вот гримасой. Ни дать ни взять смеющаяся обезьяна на фотографии. И если он, к примеру, смеялся над кем-нибудь в классе, то класс, сам понимаешь, дружно смеялся над тем, как он смеялся.

Нельзя сказать, что ты блистал на уроках истории. Блистал, не блистал, а свои четвертные и годовые пятерки имел.

Ну цена им известная… Однако когда в вашу и без того раздутую, перенасыщенную всякой ерундой школьную программу ввели такой странный предмет, как психология, то поручили именно Гиббону…

Он взялся за это сам.

Кажется, тогда еще и учебников не было.

Что ты! Какие учебники?

Словом, что-то в ваших с ним отношениях явно переменилось, когда на уроках психологии Гиббон как мог развлекал вас, а вы как умели — его.

Ты имеешь в виду наши личные отношения?

Я имею в виду отношение умного, дальновидного учителя к проявившему себя с необычной стороны ученику.

У нас были нормальные отношения.

Все-таки только на уроке психологии он смог по-настоящему оценить тебя.

Как-то он дал нам самостоятельное задание. Дважды прочитав вслух одно и то же стихотворение о любви с разными интонациями, как бы сыграв роли двух не похожих друг на друга людей, он велел написать их психологические портреты. Одного изобразил пошляком, а другого — сладкоголосым, сентиментальным телелюем, вроде какого-нибудь блаженного кретина, выступающего в самодеятельности.

Положим, в ту пору ты еще не знал генезиса своей фамилии, но дело не в этом. Хорошо, что вспомнил ту историю. В ней вот что интересно. И характерно, возможно. Ты докумекал до того, что первый тип, которого изобразил ваш учитель истории, он же — психологии, и второй, как бы ему противостоящий, — совсем не разные люди, а разные лики одного и того же человека — Гиббона Анатолия Николаевича: вот, вспомнил наконец его имя-отчество…

Кстати, что за стихотворение читал вам Гиббон?

«В последний раз твой образ милый дерзаю мысленно ласкать…»

И как же вы оценили первого чтеца?

Большинство ребят написало, с небольшими по общему смыслу вариациями, что первый, мол, чтец — человек отрицательный.

Почему?

Играющий пошляка учитель сопроводил чтение таким двусмысленно-волнообразным движением рук, что класс буквально захлебнулся от хохота.

А ты, должно быть, покраснел до ушей, представив, что это не Анатолий Николаевич, а сам ты мысленно оглаживаешь крутые бедра Голубой Ведьмы?

Второй, по мнению абсолютного большинства, был человеком положительным.

Наверно, в том смысле, что вполне отвечал ханжески-лицемерному стандарту тех лет? Ведь с образом «положительного героя» связывалось обычно нечто абстрактное, расплывчатое, а порой и просто фальшивое. Некоторые построили свои сочинения на оценке их профессионального мастерства: один «умеет» читать стихи — другой не умеет.

Ну а тут, очевидно, дало себя знать полное отсутствие эстетического воспитания. У меня-то его тоже не было.

И все-таки, не мудрствуя лукаво, ты написал, что оба чтеца — дерьмо, потому что первый превращает поэзию в сортир, а второй строит из себя святошу: мол, и в уборную-то он не ходит, а только — под сень струй. Главным твоим тезисом, насколько помнится, было то, что в отдельное существование двух этих людей ты не поверил ни на минуту. Тот и другой были не чем иным, как самим Анатолием Николаевичем Гиббоном, продемонстрировавшим классу два своих потайных «я», которым в повседневной жизни он, возможно, и не давал ходу, но о существовании которых, как это следует из сегодняшнего урока, наверняка знал.