— Ой, не изображай из себя героя-любовника а-ля Жан-Поль, это не в твоем стиле.
Она стянула через голову хлопковое платье.
— А какой мой стиль? — раздраженно буркнул я.
— Задай этот вопрос утром. — Она выключила свет, оставив работать радио.
Глава 10
Я остался в квартире Марии, но на следующий день она вечером съездила ко мне покормить Джо. Вернулась она до грозы, потирая руки и жалуясь на холод.
— Ты поменяла воду и положила ему скорлупу моллюсков? — спросил я.
— Да.
— Это полезно для клюва, — пояснил я.
— Знаю. — Мария встала у окна, глядя на быстро темнеющий бульвар. — Это еще с первобытных времен, — продолжила она, не поворачиваясь от окна. — Небо темнеет, ветер начинает срывать шапки, сдувать коробки и мусорные баки, и ты начинаешь думать, что настал конец света.
— Думаю, у политиков другие планы насчет того, как устроить конец света, — заметил я.
— Дождь начинается. Капли огромные, как дождь гигантов. Представь, что ты муравей, а на тебя падает… — зазвонил телефон, — вот такая каплища, — договорила Мария и поспешила к телефону.
Трубку она взяла с таким видом, будто это пистолет, который может случайно выстрелить.
— Да, — недоверчиво сказала она. — Он здесь. — Потом послушала, кивая и повторяя «да». — Прогулка пойдет ему на пользу. Мы будем на месте примерно через час. — Она с несчастным выражением повернулась ко мне. — Да, — опять повторила она. — Может, вы просто шепнете ему, и тогда я не услышу ваши маленькие тайны, верно? — В трубке послышался возмущенный треск, потом Мария продолжила: — Нам пора собираться, а то опоздаем. — И решительно положила трубку. — Бирд, — сообщила она. — Ваш соотечественник мистер Мартин Лэнгли Бирд жаждет пообщаться с вами в кафе «Блан».
Шум дождя походил на грохот аплодисментов здоровенной толпы.
— Бирд, — пояснил я, — это тот человек, что был со мной в художественной галерее. В артистических кругах о нем весьма высокого мнения.
— Именно это он мне и сообщил, — ответила Мария.
— О, он хороший человек. Бывший морской офицер, сменивший море на богему, не может не быть несколько своеобразным.
— Жан-Полю он нравится. — Я облачился в выстиранное белье и мятый костюм. Мария отыскала крошечную лиловую бритву, и я побрился миллиметр за миллиметром, смазав порезы одеколоном. Мы вышли из дома как раз в тот момент, как ливень закончился. Консьержка собирала комнатные растения в горшках, стоящие на тротуаре.
— Вы плащ не берете? — спросила она Марию.
— Нет, — ответила она.
— Ну, значит, уходите ненадолго, — констатировала консьержка. Поправив очки, она уставилась на меня.
— Возможно. — Мария взяла меня под руку и потащила прочь.
— Дождь снова пойдет, — окликнула консьержка.
— Да, — сказала Мария.
— Сильный, — не отставала консьержка. Она подняла очередной горшок и проверяла пальцем почву.
Летние дожди чище зимних. Зимний дождь сильно бьет по граниту, а летний ласково шелестит листвой. Эта гроза налетела стремительно, как неопытный любовник, и так же быстро кончилась. Листья тоскливо поникли, а воздух сиял зелеными отражениями. Летний дождь легко забыть. Как и у первой любви, лжи во благо или лести, в нем нет ничего плохого.
Бирд с Жан-Полем уже сидели в кафе. Жан-Поль был безупречен, как манекен в витрине магазина, а Бирд выглядел возбужденным и взъерошенным. Прическа скособочена, и бровей почти не видно, будто он побывал вблизи взорвавшегося водонагревателя. Они выбрали столик у перегородки, и Бирд, размахивая пальцем, что-то взволнованно вещал. Жан-Поль помахал нам и прикрыл ухо рукой. Мария засмеялась. Бирд озадачился было, не подшучивает ли Жан-Поль над ним, но потом решил, что нет, и продолжил говорить:
— Простота их утомляет. Обыкновенный треугольник, возмущался тут один из них, будто это и есть критерий искусства. Успех их раздражает. Хоть я почти ничего не зарабатываю на своих работах, это не мешает критикам называть мои работы плохими и считать вызовом приличиям, будто я специально создаю плохие работы, чтобы прослыть несносным. Понимаешь, у них нет ни доброты, ни сочувствия, именно поэтому их и называют критиками. Изначальное значение этого слова «критик» — «придирчивый дурак». Имей они хоть каплю сострадания, то хоть как-то бы его проявили.
— Каким образом? — поинтересовалась Мария.
— Рисуя картины. Именно этим и является живопись — проявлением любви. Искусство есть любовь, критика есть ненависть. Это же очевидно. Видите ли, критик — это человек, восхищающийся художниками, поскольку сам хотел бы стать живописцем, но которому наплевать на картины, — именно поэтому он художником и не является. Художник же, с другой стороны, обожает картины, но не любит художников. — Покончив с этой проблемой, Бирд помахал официанту. — Четыре больших со сливками и спички.
— Я хочу черный, — заявила Мария.
— Я тоже предпочитаю черный, — поддержал ее Жан-Поль.
Бирд, негромко фыркнув, посмотрел на меня.
— Вам тоже черный?
— Да нет, со сливками вполне устроит, — ответил я.
Бирд кивнул, одобряя лояльность соотечественника.
— Два больших со сливками и два маленьких черных, — заказал он официанту.