В Париже дорого умирать

Луазо пробыл в доме уже минут десять, когда вдруг откуда-то с третьего этажа громко и настойчиво принялся звать своего помощника. Мы поднялись наверх и увидели, что Луазо склонился к металлической штуковине, похожей на египетскую мумию. Приспособление по форме и размеру грубо напоминало человеческое тело. Луазо натянул хлопковые перчатки и осторожно ощупывал объект.

— Дай-ка диаграмму Казинс, — приказал он помощнику.

Тот откуда-то извлек лист бумаги, оказавшийся патологоанатомической диаграммой, где были красным указаны раны на теле Энни Казинс, с подписанным аккуратным почерком указанием длины и глубины каждого пореза.

Луазо открыл металлическую конструкцию.

— Оно самое, — сказал он. — Так я и думал.

Внутри конструкции, достаточно широкой, чтобы вместить человека, из стенок торчали лезвия ножей точно в тех местах, что и раны на диаграмме. Луазо принялся раздавать приказы, и комната вдруг оказалась битком набита людьми с сантиметрами, белой пудрой и фотокамерами. Луазо отступил в сторону, чтобы не путаться под ногами.

— По-моему, это называется «железная дева», — сказал он. — Читал о них в каких-то школьных журналах.

— Что могло заставить ее залезть в эту чертову штуку? — спросил я.

— Вы наивны, — хмыкнул Луазо. — Когда я был еще молодым полицейским, у нас было так много случаев поножовщины со смертельным исходом в борделях, что пришлось ставить по полицейскому в дверях каждого публичного дома. Каждого посетителя обыскивали, любое найденное оружие отбирали, помечали мелом и возвращали на выходе. Я гарантирую, что никто не мог пройти мимо копа, и тем не менее девушек продолжали резать, иногда насмерть.

— Как такое могло быть?

— Девушки — проститутки — сами тайком проносили ножи. Вы никогда не поймете женщин.

— Не пойму, — кивнул я.

— Я тоже, — ответил Луазо.

Глава 21

Суббота выдалась солнечной, свет искрился и сиял, как бывает только на полотнах импрессионистов и в Париже. Бульвар был весь залит солнцем, и пахло свежим хлебом и темным табаком. Даже Луазо улыбался. Он галопом взлетел по ступенькам к моей комнате в 8.30 утра. Я удивился: доселе он не удостаивал меня визитом. Ну, во всяком случае, когда я был дома.

— Не надо стучать. Входите.

По радио одна из пиратских станций транслировала классическую музыку. Я выключил звук.

— Извините, — сказал Луазо.

— Полицейский везде как дома в этой стране, — хмыкнул я.

— Не злитесь. Я ж не знал, что вы будете в шелковом халате кормить канарейку. Прямо в стиле Ноэла Коуарда. Если я опишу эту сценку, как типично английскую, меня обвинят в преувеличении. Вы разговаривали с канарейкой, — изрек Луазо. — Вы действительно с ней разговаривали!

— Проверяю свои шуточки на Джо, — ответил я. — Но можете не разводить церемоний, приступайте к потрошению комнаты. Что ищете на сей раз?

— Я уже извинился. Что еще я могу сделать?

— Можете покинуть мое обшарпанное, но очень дорогое жилище и держаться от меня подальше. А еще можете прекратить совать свой толстый палец в мой запас кофейных бобов.

— А я надеялся, вы меня кофе угостите. Он у вас легкой обжарки, такого во Франции практически не найдешь.

— У меня много всякого-разного, чего во Франции практически не найдешь.

— К примеру, возможность сказать полицейскому «проваливай»?

— Типа того.

— Ну, в таком разе не прибегайте к ней, пока мы с вами не выпьем кофе, даже если мне придется купить его внизу.

— Ух ты! Теперь я точно знаю, что вам что-то до зарезу надо. Только когда копу что-то от тебя нужно, он согласится заплатить за чашку кофе.

— Нынче утром у меня хорошие новости.

— Восстанавливают публичную казнь?

— Наоборот. — Луазо не отреагировал на мою подначку. — Произошла небольшая стычка среди моего руководства, и на данный момент друзья Датта проиграли. Мне дано разрешение найти Датта и его коллекцию пленок любым угодным мне способом.

— И когда выдвигается бронетанковая колонна? Каков план? Вертолеты и огнеметы вперед, и кто загорится ярче всех, тот и есть носитель жестянок с пленками?

— Вы слишком сурового мнения о французской полиции. Полагаете, мы бы могли работать, как ваши «бобби» в остроконечных шлемах и с деревянными палочками в руках? Позвольте вам сообщить, мой друг, что мы б тогда не продержались и двух минут. Я отлично помню банды, орудовавшие в моем детстве. Отец был полицейским. А лучше всего я помню Корсику. Там были настоящие бандиты: организованные, вооруженные, и они практически контролировали весь остров. Они безнаказанно убивали жандармов. Убивали полицейских и открыто хвастались этим в барах. И в конечном итоге нам пришлось действовать жестко: отправили туда несколько отрядов Республиканской гвардии и устроили небольшую заварушку. Может, это и жестоко, но другого способа не было. На кону стояли доходы со всех парижских борделей. Они дрались и использовали все мыслимые и немыслимые грязные трюки. Это была настоящая война.

— Но вы выиграли войну.