В пасти Дракона

— Не пойти ли нам на выручку?.— предлагали наиболее нетерпеливые.

— Оставить своё место? Разве это возможно?

— А если приключилась беда?

— Там мы ничем не поможем...

Но вот часам к шести вечера[57] вдруг по всем ротам, стоявшим на вокзале Тянь-Цзиня, пронеслась долгожданная весть:

— Анисимов!

Снова с той стороны, где были русские, загремели выстрелы. У всех от сердца отлегло.

— Анисимов не погиб... отбился... возвращается! — раздавались со всех сторон радостные восклицания.

— Слава Богу! Теперь и мы уцелеем. Полковник с нами — всё полбеды!

К вокзалу, шипя и пыхтя, подошёл поезд. Вмиг платформа оживилась. Из вагонов стали выскакивать стрелки. Это были роты, ходившие с полковником на выручку товарищей. Солдатики пасмурны. Они идут, понурив головы, стараясь не глядеть на товарищей.

— Что? Что? — останавливают прибывших защитники Тянь-Цзиня.

Солдатики не отвечают.

— Где же 3-я рота? Отчего её не видно? С вами она? — кинулся Шатов к одному из офицеров.

— Нет! — было ответом.

— Отчего же?

Прибывший только махнул рукой.

— Не добрались даже! — глухо сказал он.

— Много китайцев?

— Как песку в море правительственные войска.

И вдруг среди измучившихся до последней степени людей пронеслась ужасная весть: «Тянь-Цзинь со всех сторон окружён китайскими войсками»...

Да, это было совершенно верно.

Живое кольцо окружало иностранцев в Пекине, такое же живое кольцо, но ещё плотнее, окружало двухтысячный тянь-цзиньский отряд.

Численность китайских войск всё возрастала. К Тянь-Цзиню со всей страны собирались подкрепления, и живое кольцо быстро сжималось...

XXXI ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА

 стороне от Тянь-Цзиня, выше по течению Пей-хо, раскинулся огромный китайский лагерь. Много там народу. Страна Неба свела под эти жёлтые знамёна с изображённым на них драконом своих лучших детей.

Многие тысячи солдат, сильных, рослых и здоровых, расположились прямо под открытым небом на голой земле. Но странные эти люди. Ни малейшего воодушевления в них не заметно. Сильно их тело, немощен их дух. Сознание долга отсутствует в них. Словно не за родную страну подняли они оружие, а сошлись сюда, сами не зная зачем.

Между тем в каждом из этих солдат заметна прекрасная воинская выправка. На любом параде в Европе они сделали бы честь своим учителям. Каждое движение правильно, ружейные приёмы красивы, дисциплина доведена до совершенства, но и только.

Присланные из Германии инструкторы — унтер-офицеры — постарались над попавшим им в руки сырым материалом. В какие-нибудь пять лет они сумели обратить китайцев в такие же живые машины, какими были сами. Но они не сделали с ними одного: не вложили в них великого духа, способного, когда нужно, горами ворочать... Они не понимают смысла борьбы; цель для них не существует. Все эти люди знают, что они умрут, если им прикажут, но для чего умрут, каков будет смысл в их смерти, что будет достигнуто ею — это для них «темна вода во облацех»...

Вот их начальники.

Они так же невежественны, как и подчинённые. Воин, солдат никогда не был уважаемым лицом в стране Неба. Об образовании и воспитании его никто не заботился. Учёный, купец, земледелец пользовались всем, солдат — ничем, и образовалась армия, громадная по количеству, но ничтожная по своей сущности.

Утром этого дня полчища китайцев, напав на горсть европейцев, засевших в арсенале Сичу, пришли в ужас от одного только русского боевого клича и разбежались в тот момент, когда полная победа над противником казалась несомненной.

Но с каким поразительным равнодушием отнеслись эти люди к своему позорному поражению! Все лица — и солдат, и офицеров — совершенно равнодушны, будто не свершилось ничего особенного. И офицеры, и солдаты молчат, ожидая нового приказания идти вперёд, а куда идти и на кого — это им всё равно.

В богатой палатке в центре лагеря собрались на совет два командира окружавших Тянь-Цзинь и Сичу корпусов. Это генералы Ма и Нэ, образованнейшие из китайских полководцев. И тот и другой удручены. Оба они — друзья европейцев, но вместе с тем они прекрасно понимают, чего добиваются иностранцы от их Родины, и поэтому-то, вопреки своим симпатиям, они, лишь только было получено повеление из Пекина, открыли военные действия, справедливо считая их ответом на штурм Таку.

Как поражён был Нэ, когда утром 4-го июня, подойдя к Таку, он нашёл форты уже занятыми союзниками. Нэ растерялся. Вместо того, чтобы, пользуясь численным превосходством, отпять форты, что в этот день весьма легко было сделать, он отвёл свои войска. Даже не сделал и попытки штурма.

— Я не решился поступить иначе, — дрожащим голосом объяснял Нэ своему собеседнику Ма. — Об объявлении войны мне ничего не было известно.

— Но ты уже знал об ультиматуме союзников? Они прислали его в Тянь-Цзинь.

— Да, знал. Но мог ли я принимать подобный ультиматум всерьёз?.. Мой повелитель не отдавал мне приказания о войне с европейцами. А как я мог действовать без согласия своего правительства? Но и вы, кажется, допустили соединённый союзный отряд почти к воротам столицы.

— Я действовал по тем же побуждениям, которыми руководились и вы, мой дорогой друг.